В моей истории любительской охоты было всякое, но охотиться на волков пришлось только один раз. Это случилось, когда я жил в Пензе, уже имел несколько лет охотничьего стажа и вполне освоился в пензенском военно-охотничьем обществе.

Как-то в начале зимы мне позвонили из совета общества и предложили принять участие в охоте на волков, которую решили организовать после того, как на территории Шнаевского охотхозяйства обнаружили свежие волчьи следы.

Сборы были недолгими: положил в рюкзак буханку хлеба, пяток луковиц да пару банок мясных консервов, которыми меня регулярно снабжала из Москвы матушка (в Пензе в те хрущевские времена такие деликатесы были редкостью). Надел ватные брюки, теплый свитер, телогрейку и валенки, ружье на плечо - и в путь. Основное место сбора - центральная база Шнаевского охотхозяйства.

Когда приехал на вокзал, там уже собралась пензенская часть команды - три человека во главе с весьма пожилым, опытным охотником на волков. Вот только одна нога у него была деревянная, что, однако, не мешало ему ходить на лыжах, когда это требовалось, не хуже остальных.

В состав команды входил и хорошо известный в Пензе истребитель волков Пылков. Во время войны он служил в бомбардировочной авиации дальнего действия и оказался одним из немногих, кому удалось в начале войны три раза летать на Берлин и вернуться живым.

В последний, третий полет в него попало несколько пуль из крупнокалиберного пулемета, но врачи спасли ему жизнь. Был Пылков заядлым охотником и, вылечившись после ранения, организовал отстрел волков с самолета, который называли «кукурузником». А волки тогда в большом количестве расплодились в Пензенской области, и Пылков нанес им существенный урон.

На станции Шнаево нас встретил егерь с запряженной в сани лошадью и быстро довез до базы. Утром к нашей компании присоединились остальные три егеря хозяйства, и мы тронулись в путь. Ехали на двух санях, в которые сложили рюкзаки, ружья и несколько пар лыж. Когда дорога шла под гору или по ровному месту, присаживались в сани, в гору шли пешком. Снега в ту зиму было сравнительно немного, так что и лошадям и нам было нетрудно.

Ехали от деревни до деревни, высматривая следы на обочинах. В деревнях расспрашивали местных жителей, обследовали скотомогильники и, находя волчьи следы, продолжали путь, пока не наступала пора подумать о ночлеге. Ехали, конечно, не по следам, а по дорогам, но примерно в том же направлении, куда шли волки.

У меня сложилось впечатление, что они далеко от дорог не отходили и часто ими пользовались при своем передвижении. Интересовали их прежде всего скотомогильники, в которых они в достатке находили отходы колхозного животноводства, в основном павших поросят.

ФОТО SHUTTERSTOCK.COM

Расчет был на то, что, обнаружив свежий след, мы по нему выйдем на дневку волков, которую они обычно устраивают в густом ельнике. Дальше предполагалось офлажить это место и перестрелять серых разбойников. В санях мы везли несколько мотков красных флажков. Так, не спеша, ехали мы от деревни до деревни, часто видели волчьи следы, но не очень свежие.

Практически в каждой деревне у наших егерей жили родственники или хорошие знакомые, так что проблем с ночлегом не было. Обычно нам стелили на полу несколько старых овчинных тулупов, спать было тепло и удобно. Ночевке предшествовало застолье. Надо сказать, что ехали мы по местности, заселенной в основном мордвой - народом приветливым и гостеприимным.

В каждом доме, где мы останавливались, нам варили кастрюлю картошки и ставили на стол всякие соленья, чаще всего капусту и огурцы, но иногда и очень вкусные грибы. Водка же была казенная: старшему по команде снарядивший нас Совет охотников выделил на это дело энную сумму денег. Даже если магазин оказывался закрыт, то водка покупалась у продавщицы на дому.

С этим проблем не было. А однажды нас определили ночевать в местный клуб, где в тот вечер назначили танцы. Мы выступали в качестве зрителей - не танцевать же в валенках! Остались в памяти от этой поездки красивые названия гостеприимных деревень: Наскафтым, Русская Норка, Новый Мачим, Русский Камешкир...

Наконец как-то утром нам удалось обнаружить совсем свежий след крупного волка, уходивший от скотомогильника в сторону леса. Встав на лыжи и взяв ружья, мы, полные надежд на долгожданную удачу, пошли по этому следу.

Он повел нас сначала по широкому прогалу между кустами, а затем по просеке. Было тихо и очень красиво: выпавший накануне снег принарядил кусты и деревья. Выйдя на небольшую поляну, мы аж вздрогнули от неожиданности: в нескольких метрах от нас снег стал буквально взрываться от вылетавших из лунок тетеревов. А вскоре нас ожидало новое открытие. Лес кончился, дальше было огромное поле. Волчий след выходил на него.

И вот даже невооруженным глазом можно было заметить сидящего посреди поля волка. У нас был бинокль, и мы смогли как следует рассмотреть его. Волк был большой и почему-то не лежал, а сидел. Половина нашей команды попыталась лесом зайти на противоположную сторону поля, но волк быстро
разгадал наш маневр, нехотя поднялся и потрусил дальше. Только мы его и видели.

Стало ясно, что с таким умным хищником, который устраивает дневку не в лесном массиве, как положено волкам, а посреди поля, нам не совладать. Преследовать его дальше не имело смысла. К тому же и намеченное на эту экспедицию время подходило к концу. Посмотрели на волка - и ладно. Многие ли могут похвастаться тем, что видели серого в его родной стихии?

А недавно в обширном повествовании Н.А. Зворыкина «Охота на волков с флагами» я прочитал, что устраивать дневки посреди поля характерно для волка, потерявшего слух. Так что, скорее всего, тот волк был глухим.

Обратная дорога заняла меньше времени, хотя и пришлось заезжать на скотомогильники, где туши павших поросят начинили ампулами с ядом. Увы, волки там больше не появлялись, а безнадзорно ампулы оставлять было нельзя.

От редакции. «Отрывки воспоминаний» В. В. Кульбицкого, известного когда-то охотника-гончатника, представляют, по нашему мнению, выдающийся интерес как по содержанию, являющемуся справедливой похвалой русской гончей и ее полевым качествам, так и по своеобразному языку, напоминающему язык Реутта, Губина, Мачеварианова — авторов знаменитых книг о псовой и ружейной охоте.

«Отрывкам» предпосылается предисловие Н. П. Пахомова, тоже старейшего охотника-гончатника, который так много сделал и делает для родной охоты и талантливым пером, и долголетней судейской практикой.

Предисловие

Имя Владимира Владимировича Кульбицкого было известно еще в дореволюционной охотничьей литературе по полемике, которая велась о породах гончих и их работе в 1910—1914 годах на страницах журнала «Наша охота», издававшегося известным писателем-охотником Н. Н. Фокиным.

В 1927—1928 годах, побуждаемый выступлениями в печати Л. В. Деконнора и А. О. Эмке, В. В. Кульбицкий выступил в журнале «Украинський мисливець та рибалка» с интересными заметками о гончих, которых он видел в старое время и которых держал сам.

Из этих заметок мы узнали много интересного о былых русских гончих, узнали и о том, как неосмотрительно и несерьезно велось дело кровного собаководства в те времена, когда, по позднейшему признанию автора, собаками, даже выдающимися, не особенно дорожили, так как доставать их не представляло особенного затруднения.

Убежденный последователь определенного типа русских гончих, восходивших к левшинско-соковнинским и можаровским собакам, В. В. Кульбицкий к моменту революции не смог сохранить у себя стаи, и его гончие попали к нескольким охотникам: курскому — М. С. Девлет-Кильдееву и орловским — М. Э. Будковскому, Э. Ф. Мартынову, Рейшицу и другим.

М. Э. Будковский выставил на I Всеукраинской выставке охотничьих собак в Харькове в 1927 году смычок гончих от Говорушки В. В. Кульбицкого: Рыдало (внука) и Тревогу (дочь), получив приз за лучший смычок и в отдельности призы за лучшего выжлеца и выжловку, под судейством Л. В. Деконнора.

Однако неожиданный успех на выставке, заставивший гончатников обратиться даже к неудачным экземплярам этой разновидности гончих, недостаточная строгость при отборе производителей как в прежнее, отдаленное, время, так и в наше губительно отозвались на дальнейшей судьбе этой интересной в рабочем отношении линии русских гончих.

Так, о выставленной на II Всеукраинской выставке охотничьих собак в Харькове в 1928 году выжловке Найде В. В. Кульбицкого судья, известный гончатник М. И. Алексеев, писал в своем отчете: «Плохая голова с соколком, имеющим вид какого-то нароста, делающим голову короткощипой; излишне псовисто одета; крошечная дворноковатая лапка. Присуждена бронзовая медаль». А в своем письме ко мне отозвался еще более резко.

На Московской выставке в 1928 году мне на экспертизу был представлен выжлец Дунай Елецкого товарищества охотников, происходивший от тех же собак Кульбицкого — Будковского, получивший у меня тоже бронзовую медаль за свое порочное светлое чутье, перелом в голове, недостаточно спущенное ребро, дворноковатую лапу и прямозадость.

Вокруг этого выжлеца, которому перед этим судьей Н. Н. Челищевым в Ельце была присуждена большая серебряная медаль, возникли на страницах «Охотничьей газеты» в 1928 году острые споры, не приведшие читателей к единому мнению.

Так, много позднее страстный любитель гончих и охоты с ними С. И. Овчинников заинтересовался линией упомянутых гончих и, несмотря на мои предостережения, переключился на ведение этих собак. Непосильно жертвуя многим, он сумел продержать гончих в героические дни блокады Ленинграда, но позднее должен был сознаться, что гончие не оправдали его надежд, о чем свидетельствуют строки его письма ко мне от 26.IX.1944 года: «Как Вам известно, со своей серой выжловкой я расстался, так как убедился, что эти «гончие» (я потому пишу в кавычках, ибо иначе, как в кавычках, этих гончих рассматривать нельзя) действительно ни к черту не годятся. Вспоминаю нашу беседу несколько лет назад, за чаем в гостинице «Москва», когда для эксперимента я завел эту линию серых, будь они прокляты, гончих. Вы были правы, когда отрицательно отнеслись к моему эксперименту. В течение долгих лет я всесторонне проверил гончих, много труда и забот положил в это дело, достаточно сказать, что продержал и сохранил выжловку в блокаду, которую теперь, как тупицу, пришлось отдать и остаться без собаки».

И вот в предлагаемых отрывках из воспоминаний В. В. Кульбицкого совсем в ином свете рисуются отдаленные предки этих собак, чьи блестящие полевые качества, приводящие нас в восторг, мы, увы, не сумели сохранить.

Воспоминания об охоте с гончими написаны В. В. Кульбицким с таким знанием, с такой любовью к гончей, что, несомненно, будут прочитаны буквально «не переводя дыхания». В них раскроется фигура их автора — страстного, серьезного охотника, требующего от своих собак прежде всего беззаветной работы и злобы, которая заставляла бы их вступать в неравную борьбу не только с одиночными волками, но и с несколькими, не страшась гибели в этом поединке, но не позоря себя постыдным бегством.

Страницы, посвященные этим трагическим моментам, свидетельствуют об отношении автора к охоте как к суровому подвигу, когда, беззаветно любя своих питомцев, он гордился их стойкостью, оканчивающейся нередко гибелью псов, но в которой сказывалась замечательная наследственная злобность русской гончей!

Только за такой гончей признавал Кульбицкий право на существование, и, обнаружив в лесу волков, он не возвращался назад, а скрепя сердце спускал со смычков своих любимцев, волнуясь за их судьбу, стараясь быть как можно ближе к ним, чтобы оказать им при первой возможности посильную помощь.

Страницы эти читаются как захватывающая поэма о неизбывной силе русской гончей!

Вот таких собак хотелось бы видеть и нам.

Н. П. Пахомов

1

Ругай, молодой выжлец-первоосенник, не знающий порош, старательно разбирал малик русака. Он не был пригонен по волку, но кровь старых русских гонцов, ведшихся еще у моего отца, — громадная величина, мощь, сила во всех его статях, включительно до здоровенных зубов, — давала большие надежды стать ему заправским зверогоном и не посрамить своих предков. Я и мой старший брат были далеко, но видели, как выжлец, выбравшись из мелочей в бурьяны, несколько раз отозвался басисто, а затем погнал.

За дальностью расстояния в бурьянистой местности мы не заметили, откуда взялся волк, и увидели его сравнительно недалеко от собаки, когда он быстро спел к ней на голос. Вот он приостановился, увидел собаку и во все ноги понесся к ней... Мы как-то растерялись от неожиданности и не успели ничего предпринять. Брат машинально шарил по карманам (пулю, что ли, он искал или картечь? — не помню). Я стоял столбом. Выжлец в это время скололся и старательно разбирал след по дороге. У обоих мелькнула мысль: минуты Ругая сочтены. Но все случилось скорее, чем мы опомнились: на шум ли несшегося волка, на пронзительный ли свист пришедшего в себя брата (он лихо умел свистать, вложивши пальцы в рот) или случайно, но Ругай оглянулся, когда волк почти приспел к нему. Миг — и волк и собака сшиблись в схватке, поднявшись на дыбы.

Сколько помню, волк не показался нам особенно большим собаки, но как-то шире, массивнее в своей шубе.

Волк, по-видимому, был сильный (первоярок, отогнанный от выводка), и все же сверху оказался не волк, а Ругай, а сконфуженный волк удирал самым постыдным образом...

Ругай вел себя несколько странно для зверогона (из правды слов не выкинешь) — он вернулся к выполнению своих обязанностей (срамник этакий): уложив свою богатую «шубу», вставшую было дыбом в схватке с серым бандитом, принялся старательно добирать утерянного им зайчишку.

Некоторая часть охотников полагает, особенно начитавшись, но не изведавши на деле, что раз гончая по породе зверогон — то и гони зверя мало-мало чуть не из-под сосков своей мамаши...

Другая часть охотников знает старый завет старых псарей: из зверогона можно сделать зайчатника, а из зайчатника зверогона — никогда.

2

Было в моем распоряжении полтора смычка чисто левшинских русских гончих, с полустоячими ушами: здоровенный, бледно-багряный выжлец Будило, такая же бледно-багряная выжловка Займа и багряная, чуть-чуть тронутая поверху как бы пеплом, первоосенница Мушка — собаки вязкости неподобной, но с крепко установившимися наклонностями к скотинничеству. По чернотропу скверно бывало чувствовать себя с ними вблизи стада: нельзя было поручиться, что не сорвут по овцам, телятам, если к тому же и пастухи ротозеи. Но по пороше, когда стада во дворах, — собаки были незаменимые.

Уже по глубоким снегам охотился я в Клягиевских лесных уймах (Козельский уезд Калужской губернии) с охотником А. А. Ш-кой. Дело было уже не рано. Долго что-то не слышно было подъема. Далеко отозвался выжлец. Особенность этих собак — полаз: всегда вместе, где одна, там и остальные. Не прошло и минуты — азартно ведут. Ревет Будилин бас, захлебываясь голосит Займа, как серебряный колокольчик, тянет высокую ноту первоосенница Мушка; несколько гон замедляется, слышится грызня, и нечем помочь — слишком далеко... На выстрелы и трубу подбыла одна только Мушка...

Нельзя без времени (конец декабря — начало января) лезть с самыми что ни на есть зверогонами в уйму лесов, тянущихся на несколько десятков верст, где масса волков. Другое дело островные места, при верховом охотнике — тогда и с одним смычком волк зверь не опасный.

Дорого частенько достаются опыт, знание, но собак тогда достать было не трудно. Запальчивых охотников, не могущих просидеть одного дня без охоты, было множество, и собаки, за которых бы сейчас отдал все, — гибли «не за понюх табаку», и от волков, и от капкана...

3

Нагрянула веселая «зеленая» компания молодежи на рождественские праздники. Снега глубокие. Волков много. Рассказывали, что у одного охотника или просто гражданина собаку, вскочившую от натиска волков в сани, к своему хозяину, звери взяли из саней...

Молодежь протестовала, уверяла, что это враки, что не только волчья стая, а будь то стадо волков, то и тогда волки рассыплются в прах от их «грозной армии». Старики упирались, молодежь просила, старики выпили и сдались. Забрали старушку Кенарку и ее почти семнадцативершкового могучего сына Шумилу (тогда первоосенника). Кенарка прямо «читала» по беляку, и спасения от нее ему не было. Шумилу прихватили случайно вместо более осенистого компаньона в пару к Кенарке, так как собаки были и от воспитания и от породы диковаты, а Шумило менее диковат, чем другие.

Погнала Кенарка в глубь леса; все дальше и дальше слышатся раскаты могучего голоса Шумилы. Уж еле слышны голоса... Беляк так не ходит. Хочу убедиться, по кому гонят. Из всех сил спею к гону, пользуясь каждой тропинкой; молодежь лезет по глубокому снегу — напрямик. Вижу впереди себя фигуру старичины Р-ского, охотившегося чуть ли не со всеми левшинцами, соковнинцами, можаровцами. Гон недалеко, спешу к охотнику, а он где-то скрылся в густых зарослях, но вот его и выстрел, совсем близко от меня. Гон, думаю, хотя и недалеко, а все же гончие ведут не на нас с ним, а от нас. По кому же стреляет старичина?

— Сейчас стрелял волка влёт, когда он перемахнул через куст, — кричит он мне, когда я подбегаю к нему.

Дело не ладно: волк шел не от собак, не от гона, а к собакам, к гону.

Опередил я Е. С. Совсем близко грянул от меня дуплет. Наконец увидел С. С. В-са — ногастый, сильный, железный был человек, — держит он Шумилу всего в крови, шматами висит кожа у выжлеца на зияющей ране на шее...

— Когда доспел до места, вижу, два волка вот-вот возьмут Шумилу, — говорит С. С.

Положение спасло Шумилу, почти спрятавшегося в огромной стене вывороченной с корнем ели и злобно оборонявшегося из последних сил. Два выстрела обыкновенным зайчатником сразу охладили пыл серых хищников. Вовремя подоспел С. С. Шумило дико выл и норовил перейти в наступление. Раны на шее с клочьями распаханной и висящей кожи были ужасны, но не глубоки. Забинтовали шею Шумилы чем нашлось. Навсегда смолк дивный голос старушки Кенарки, со страшными хватками на шее и горле, которую мы, уже похолодевшую, положили в сани. Достойный конец приняла Кенарка — незаменимый гонец по всякому зверю и несравненный мастер довольно обширной стаи своих потомков. Ей была тогда одиннадцатая осень, и она увековечена под номером шестым родословной книги моих собак.

Всему свое время, и нельзя лезть со смычком собак, что ни на есть зверогонов, на волков, когда их много, да еще в январе, хотя и говорит Н. П. Кишенский в своем «Опыте генеалогии собак»: «Волк никогда не осмелится обрушиться на настоящих зверогонов, определяя их сразу по голосам»... Но это не всегда так бывает, а бывает, что он обрушивается не только на собак, но и на людей — «голод не тетка»...

Через три дня пошел я с одним Будилой совсем в другую сторону в надежде погонять беляка и нашел беляка, но задранного лисой. Тут поднял Будило! Слушаю я его чудную музыку и смекаю, что ход лисицы к опушке, густыми ельниками и к лугам, где лежит мертвый Набат. (Набат-выжлец, погибший на гону и похороненный, — он незадолго до этого наелся падали, отравленной стрихнином. — Прим. peд.) Добежал до ельника на опушку к лугам, соображая, что не пойдет же лисица поляной, а как раз — ельником слезет на меня.

Как я и предполагал, лиса, сделав круг и дойдя до нешироких ельников, не более как в версте-полторы от меня, пошла ельником.

Могучий голос Будилы все ближе и ближе... вот недалеко уже, вот-вот покажется кумушка на тропочках, маленьких полянах или на самой просеке, на которой, прислонясь к старой осине, стою и я. Но что это? Неужели лисица перевидела меня — учуяла? Гон смолк. Не пошла ли лиса под острым углом в сторону, что часто она проделывает на остановках, выслушивая гончих? Не понорилась ли? — но нор тут нет. Снова голос Будилы, но уже не на меня, а от меня; идет с заревом, как бы добирая, все чаще и чаще; похоже, что погнал по направлению к луговой опушке... И снова все смолкло.

Эх, кабы эти сто-сто пятьдесят саженей к опушке! Но то-то и беда, что о будущем нам знать не дано. Делаю, как могу быстро, дугу, чтобы пересечь след Будилы — по просеке, между полянами, ельником, где он сходил почти на нет. Вот и пробежал всю просеку, и на поляне... один волчий след; беру правее — вижу огромные следы другого волка. Был и третий след, но о нем после...

Вот уже я на утолченном, взбудораженном снегу, на месте схватки старого богатыря волка со старым богатырем Будилой. Вижу встречный след Будилы, которым он шел по волку и на волка...

«Пороша — печатная книга даже для ослов», — сказал какой-то дерзкий англичанин. Действительно, все было видно, как в печатной книге, на снежной целине.

Волки шли лавиной: старый волк шел прямо на голос Будилы, два других охватывали стороной, если бы собака вздумала удирать, не на того, так на другого нарвалась бы она.

Но старый Будило обманул волков: он сам шел на волка, в свою последнюю схватку.

Там, где была схватка, я нашел большой клок шерсти, но не Будилы, а волка, и ни одной капли крови ни того, ни другого. Возможно, что выжлец в момент схватки оглянулся и увидел еще двух врагов, и этим, хотя и мгновенным, отвлечением дал возможность старому волку взять себя по месту. Эти предположения, возможно, верные, возможно, и нет, но факт остается фактом: Будило стар уже был, остатки когда-то могучих клыков были стерты, не было около него его былых сподвижников, таких же, как и он, зверогонов, а я, единственный, кто мог ему помочь, стоял в ельнике бесполезной вехой...

Я видел по снегу, как полузадушенный Будило упирался, стоя еще на ногах; как задняя часть его корпуса перестала служить ему, как задними ногами, хвостом даже, он бороздил снег зигзагами, как упал и след далее пошел широким волоком...

Как досадно и странно получается: широкий волок шел правее того места на поляне, откуда спел Будило к волку, и совсем недалеко от просеки, где я стоял и откуда бросился отыскивать и пересекать след выжлеца. Но все это, о чем я рассказываю, произошло значительно быстрее самого рассказа.

Очутившись на месте схватки, я выстрелил, затрубил, заорал нечеловеческим голосом и носился как бешеный по этим ужасным следам. Изодрался в ельнике, выскочил в редача старого леса на прогалину и неожиданно нарвался... на Будилу.

На почти чистом месте лежал он не теплый, а горячий, без единой ранки. На снегу видна была зеленоватая метка от его мочи, как это бывает с удушенными... Была полная иллюзия, что он жив. И я бросился делать искусственное дыхание...

Долго я возился с Будилой, воображая, что еще в нем теплится искра жизни. Не допускал даже мысли, что знаменитый выжлец — идеал гончего, равного ему я не знал, — достанется на съедение волкам.

С большим трудом поднял я угасшего зверогона, которого сам же и погубил, взвалил на плечи и за несколько раз донес его до дороги: садился, отдыхал, снова нес — все три версты до большой дороги, откуда прибыл домой на санях.

Многие не хотели верить, не находя ран на Будиле, что взят он волками. Значит, волк был такой же старик, как и Будило, со стёртыми, износившимися зубами и клыками. Два других волка не принимали участия, иначе они порвали бы его, нанесли бы раны; они не были даже переярками, а всего лишь прибылыми, непогодовавшими еще, не решившимися наброситься на старого пса, который не уступал ни в чем любому волку.

Желающим охотиться на волков надлежит памятовать, что и самой лучшей крови красногоны, без развития их природных инстинктов, без применения их к делу, постепенно будут терять эти ценные качества. Зверогоны не с неба сваливаются, а выведены зверовыми же охотниками.

4

Во многих случаях я не могу себе представить охоты по волкам без верхового коня. Скороходными ногами я никогда не отличался и с гончими много лет проохотился только на коне.

Хороший конь и собаки так свыкаются между собой, что дополняют друг друга. На коня можно вторачивать добытых волков и, отправляясь на охоты, брать с собою корма для собак; в трудную для собак минуту быть неподалеку от них.

Мы производили охоту с гончими на волков примерно так: выводок подвыт, логова определены; остров средней величины, скажем десятин шестьдесят (в больших островах охота сложнее, а в меньших попроще); главные лазы заняты охотниками, и можно метать стаю. Обыкновенно, если материк находится при выводке, он, как отличный семьянин, принимает стаю на себя, стараясь отвести собак от выводка как можно дальше. При удаче нежный отец первым кладет голову на линии стрелков. Если это так, то дальнейший успех обеспечен.

Волчьи охоты в конце лета — начале осени (но не в позднюю осень) сходны с охотами на лисиц и зайцев, скорее даже напоминают охоты по беляку, не любящему покидать лес и вылезать на поле.

Если остров заразист, с гущарой, болотист, то прибылой волчонок еще глуп и не опытен, он не осознает опасности и делается легкой добычей выстрела или собак.

Матерая волчица редко сразу покидает своих потомков и делает один, два, а то и более кругов под гончими, разве уж очень опытная, видавшая виды, попробует слезть каким-нибудь укромным лазом.

Понятно, возможны всякие случаи, всего предвидеть нельзя, но если охотники опытные, лазы хорошо определены, а собаки надежные, то и результаты бывают успешные.

Лучше метать на логова часть стаи — два-три зверогона, и если материк, принявший на себя собак, не ляжет от выстрела, а прорвется, — тут, при злобных зверогонах, верховой охотник необходим: он на добром и свычном со стаей коне сбивает привыкших ему верить и послушных его окрикам собак и возвращает их в остров — на логова; другие охотники мечут остальных собак, и тогда охота по выводку идет без помех.

Но бывает и так: не смог сбить озлобившихся за зверем собак верховой охотник. Оставшиеся в острове охотники тоже живут своим охотничьим ухом: всё дальше от них дорогие звуки замирающего гона трех храбрецов, но, наконец, и они прекратились — стайка в полтора смычка сошла со слуха, и по острову льется позыв басистого рога: «Метать гончих!» Звуки рога смолкли. Снова тишина. Но вот в воздухе пронесся, окреп и вырос какой-то не то грозный-грозный рев, не то вопль... и угас... еще и еще — то грудной, глубокий бас с заревом старого Будилы, а к нему примкнул не менее могучий бас с гнусью заосенившегося уже Шумилы; двоит, троит свой заливистый альт молодая красавица Журьба, и, как надтреснутая уже струна, но все еще дивно звучащая, ведет свою песню старушка Кума... Снова и снова переживаешь картины, такие знакомые, так чарующие нашего брата-гончатника!..

А верховой охотник ведет во все ноги своего лихого коня за своими полутора смычками богатырей зверогонов; он не должен упустить со слуха их голосов, должен знать местность как свои пять пальцев и сообразоваться с ветром, чтобы не отслушать гончих.

Он, так же как и волк, старается скакать прямиком, сокращая свой путь, но с той разницей, что волк, особенно первое время, хотя и идет прямиком, но опасается чистых, открытых мест, боясь обнаружить себя, скачет гущарой, бурьянами; охотник же не стесняется и скачет открытыми местами, пользуется дорожками, чем и выигрывает, и руководствуется направлением гончих.

Волк ранней осенью, не подвергавшийся еще преследованию, под покровом листвы, буйной зелени и при обилии кормов чувствует себя на положении «помещика» — изленивается и непозволительно жиреет. Мне приходилось тут же в лесу, чтобы не таскать на лошади тяжесть, сдирать шкуру с таких волков, и под шкурой зверя оказывалась вторая шкура, состоящая из сала.

Отжиревший да еще нажравшийся волк отрастает только на первых верстах от действительно мощных, злобных и, понятно, не пеших собак, чувствуя всем своим существом постоянное, беспрерывное преследование; трусость еще больше умаляет его силы, и вскоре он идет, как говорят, «не своими» ногами и, зарьявши, быстро выдыхается в каком-нибудь десяти-пятнадцатидесятинном островке и начинает «лазить».

Но настойчиво и бешено наседают зверогоны. Они уже раз и два перевидели своего сподвижника по охоте — коня — и охотника с его «О-го-го! Дошел, собаченьки, дошел!» — и звучный позыв рога: «Зверь убит!» — уже недалеко... Таких волков мне приходилось брать — «сажать на дюжине верстах».

Другое дело в позднюю осень: все пожелтело, посерело, волчьей семье кормов не хватает, материк начинает отгрызать от гнезда переярков, он уже стал не добродушным папашей — нагулянный жир пошел на убыль... На добыче кормов волк не раз едва уносил ноги от всяческих бед. Он стал раздражительный, но зато натренировался на славу. Такого лобана и на двадцативерстном круге не так скоро возьмешь...

Большое значение для нагонки молодежи по волкам имеет наличие в стайке гончих хотя бы нескольких собак, предпочитающих работу по волкам работе по другим видам зверей. Худо если щенки, даже от заведомо зверовых собак, попадают в руки охотников-зайчатников: тут уж никакая порода не поможет.

5

По волкам можно охотиться разно: в дни моей молодости я знал стаю С. М. Глебова в семнадцать с половиною смычков, по типу ближе к фоксгаундам, работавшую по волкам с подставою, то есть когда набрасывалась часть гончих, а стоило волку под гончими заметно начать тометь, — набрасывались остальные собаки, которые быстро «сажали» его. Эта почти парфорсная охота насчитывала несколько сравнительно не крупных собак и обслуживалась штатом конной прислуги.

Мы же рассчитывали только на себя и на небольшую стайку при верховом коне. Количество собак переходило в качество. Одним из главных условий помимо злобы к зверю должны быть их сила и выносливость. При такой охоте с успехом можно брать всякого зверя. Без верхового коня успешно охотиться на волков невозможно.

Я не задавался целью выяснять, какая порода гончих лучше для охоты по волкам. Я достиг этого с русскими гончими, но опыт Осипова с англо-русскими (крамаренковскими) достиг также неплохого результата. В Липецком уезде у Ю. Сомова был осенистый брудастый выжлец, которого в одиночку пускали на логова, и когда он переходил в гон, — метали остальную стаю. То же проделывали в охоте Сухотина и В. С. Яковлева: боясь, что стая может сорвать по лисице или зайцу, набрасывали поближе к логовам старикашку Забавляя — собак Н. В. Можарова — в смычке с испытанным Гаркалой, обладателем голоса, не поддающегося описанию. Когда этот смычок начинал гнать, — бросали остальных собак.

Неудачи меня постигали лишь с польскими гончими: другой выжлец, злой как мордашка, но гнать не только волка, но и лисицы не желает. Но налагать пятно на всю породу я не решаюсь: слыхал от верных людей, и в том числе от своего брата, что в Польше многие стаи собак прекрасно работают по волкам.

6

Наша русская гончая по своей природе зверогон. Она формировалась в комплектных псовых охотах и своей работой должна была соответствовать целеустремленности этих охот, главная цель которых направлена на травлю красного зверя и волков. Выводилась гончая знатоками своего дела — они создали собаку могучую, сухого телосложения, тепло одетую, а не голомысую, которую треплет лихорадка даже при небольших морозах; высокопередую, с клинообразными формами головы и уха. Многодневные отъезжие поля выработали у русской гончей настойчивость и выносливость, а требование выставить быстро зверя под борзых — паратость. Особое внимание обращалось на голоса, и мне кажется, что таких голосов, как у русских гончих, нет ни у одной породы собак.

Невольно приходится удивляться, какие высокие рабочие качества были заложены в этой породе, если даже при смешении ее с совершенно безнадежными в охотничьем отношении собаками эта русская гончая стойко передавала свои основные охотничьи достоинства в потомство.

Примером может служить опыт С. М. Глебова, создавшего свою знаменитую стаю глебовских англоруссов от безголосых и бесчутых (как он сам их характеризовал) выписанных из Англии фоксгаундов.

То же можно сказать и о березниковских и крамаренковских гончих, у которых удалось сохранить голоса и чутье.

Бредни о том, что русская гончая утратила голос и злобность, не выдерживают никакой критики. Вполне естественно, что гончая делалась таковой в тех охотах, где за дело собаководства брались несведущие люди, или смешивали породу с польскими собаками или английскими бесчутыми тупицами, или применяли гончих не по назначению.

Большое значение имеют воспитание, нагонка собаки и поведение самого охотника на охоте. Другой охотник трубит и трубит, вероятно для личного удовольствия, собаке же от этого пользы никакой, а вот зверю — польза: сторожкий зверь поднялся и дал тягу, а охотнику остается довольствоваться лишь зайчишками. Разве только глупый лисенок при таких условиях сложит свою голову. Вот почему, по-моему, за последнее время я редко встречал у ружейников зверогонов и больше из першенцев. Першенцами я всегда дорожил, и от Песни этих кровей имел много радовавших меня собак. Такие из них, как Бушуй и Ругай, обладавшие большими голосами, были широко известны в Орле и Ельце.

7

Крови своих собак я освежал, обращаясь в основном к лучшим производителям псовых охот; остаткам можаровцев, араповцев, панчулидзевцев.

Собак я получил от своего отца. Это были гончие, идущие из охот Соковнина и Левшина. Чистыми представителями этих линий были Трубач и Кума I; собак одно время я вел «самих в себе».

В 1897 году Насмешку от собак Н. П. Кишенского и Н. В. Можарова я повязал с Заграем I. В породу от этого помета вошла Журьба XVI (серая).

В 1899 году Журьбу вязал со Звонилой охоты Арапова (имение Лошмы, Наровского уезда, Пензенской губ.). Звонила в миниатюре — волк, волчьего же окраса (бусый), с ушами треугольником, но не малыми; с волчьими очесами на шее и с гоном вокороть и волчьего положения.

Вошедшую в породу от этой вязки Тревогу II (серую) в 1902 году я повязал с Сигналом А. М. Сухотина (Лихвинский уезд Калужской губ.), идущего кругом от собак Н. В. Можарова. От этой вязки вошли в породу Заграй IV (бледно-багряный), присяжный зверогон, давший мне прекрасных собак, в том числе не менее знаменитого Добыча I (бусого). (Со слов доживавшего свой век доезжачего Софрыча, Сигнал и его однопометник Гаркало как-то, оставшись в ночь на гону, сгоняли и завалили волка-переярка. Это было в 1902 году близ села Чернышиха Васильевского уезда. Поведал мне Софрыч и о том, что отец Сигнала, одряхлевший уже Заливай, за свои заслуги, по завету старых псарей, был удостоен почетной смерти: зарезан самим ловчим перед всем строем охоты и предан земле. Да простит меня старец Софрыч: к своему стыду, я забыл имя и отчество знаменитого доезжачего Софрыча. Может быть, Н. Н. Челищев мне о нем напомнит?..)

В 1903 году ту же Тревогу вязал с Набатом В. С. Мамонтова-Свербеева (имение Головинка, Новосильского уезда, Тульской губ.). Набат шел кругом от собак охоты Панчулидзева (Пензенская губ.), серо-багряный, с белыми отметинами на загривине, груди, конце гона и конечностей. Мастер стаи. В породу от этой вязки вошла Зажига I, серо-багряная, высокопородная, элегантная выжловка; она одно время водила мою небольшую стайку, затем была у А. О. Эмке (см. статью о ней Эмке в журнале «Семья охотников» за 1910 год), затем была у А. Я. Прокопенко в Смоленской губернии, где и угасла не расщенившись. А. О. Эмке комбинировал ее в 1910 году с Говоруном А. И. Ромейко (от собак Н. П. Кишенского).

У меня Зажига I вязалась с Заграем V и дала мне замечательного зверогона Добыча II (бусого) и ряд других собак.

От вязки с Говоруном А. И. Ромейко у меня в породу вошла Зажига II (серая), давшая от вязки с Добычем Говорушку (серую) М. Э. Будковского.

Лауреатами Украинской республиканской выставки в 1927 году был смычок М. Э. Будковского (золотая медаль) — дочь Говорушки Тревога (серая), полученная от вязки с выжлецом неизвестного происхождения — Будилой Завойского, и Рыдало — сын Тревоги.

Честь выведения русской гончей бесспорно принадлежит небольшим ружейным охотам, и нужно отдать должную справедливость русским ружейникам в том, что они вывели действительно замечательную гончую, которая по своим качествам является незаменимой собакой для нашего брата-охотника.

Дата публикации: 28.03.2011

Оголившийся осенний лес встретил охотников тишиной, глубоким молчанием. Из-за темной сосновой гривы робко скользнул первый солнечный луч, понизу расстилалась синеватая дымка.

Один за другим охотники вышли на поляну, остановились. Разговор вели тихо, вполголоса. Затем построились в шеренгу. Рассчитались: восемнадцать человек.

— Вчера,-заговорил Михаил Михайлович,- наши соседи, охотники из Ямпольского района, обложили в Собинском лесу стаю волков. Из пяти взяли двух. Остальные прорвали оклад и ушли через поле, вот сюда, в займище Шкирманы. Вероятнее всего, звери задержались здесь Однако займище велико. Где их искать?

— Наверняка в Моховище,- подсказал старый волчатник Андрей Евтихеевич Шелихман.- Там глушь, заболоть. Давишнее волчье место.

Решили обкладывать Моховище. Еще раз уточнили план движения загонщиков окончательно установили линию для стрелков. Произвели жеребьевку. Десять человек в загон, восемь — на стрелковые номера.

Команду загонщиков повел в обход Андрей Евтихееви. Макуха начал расставлять стрелков на номера.

— Кроме волка, никакого другого зверя не трогать!- предупреждал он каждого стрелка.- Стрелять только по видимой цели.

Самому Михаилу Михайловичу выпал номер в ложбине, которая тянулась из глубины Моховища. Справа и слева — чистое редколесье. Недалеко впереди грядинка ивняков, сзади густился островками молодой соснячок. Недурной лаз,- оглядевшись по флангам, определил Михалыч.- Поднятый зверь того и жди, тронется этим местом.

Макуха тщательно замаскировался. Зарядил ружье. Прислушался. Лес был полон покоя. В лицо подул едва ощутимый понизовый ветерок. Где-то над головой прозвенела в колокольчик синичка-гаичка, в сосняке затрещал дрозд.

Но вот далеко-далеко послышался переливный звук рога. Андрей Шелихман дает сигнал. Гон начался.

Проходили минуты. Лес настороженно молчал. Внезапно за грядой ивняков пронзительно крикнула сойка, многоголосо застрекотали сороки и в кустах показались какие-то тени. Волки! Нет, кабаны. Идут прямо на номер. Впереди бежит свинья, за ней пять подсвинков Шествие замыкает внушительной величины сизо-бурый, со щетинистым гребнем на хребте клыкастый секач. Не чуя опасности, табун вепрей проходит почти рядом. Отчетливо слышно похрюкиванье, отрывистое сопение, шорох палой листвы. Очень хорошо!-мелькнула мысль у Макухи.- Не исключено, что волки пойдут кабаньим следом.

И вдруг неожиданно там, откуда только что появились кабаны, за березами метнулось что-то серое. Волк!

Воровато поджав под себя хвост, трусцой бежал здоровущий желто-серый волчина.

Расстояние быстро сокращалось: 100-70-50 метров! Выскочив на лужайку, волк, высоко подняв лобастую башку, остановился. В тот же миг сухо щелкнул ружейный выстрел. Словно подкошенный, зверь ткнулся мордой в траву, яростно царапая землю задними лапами.

— Намертво!- облегченно вздохнул Михалыч и тут же заложил новый патрон в ружье.

На линии стрелков по-прежнему царило затишье. Высоко над лесом каркнул пролетный ворон, а несколько минут спустя где-то в глубине урочища послышался предупреждающий голос загонщик.

— Гоп! Гоп! Гоп!

Волки! И опять слух, зрение напряжены до предела. Руки крепко сжимают ружье, ухо улавливает малейший шорох, наметанный глаз моментально засекает вокруг каждую внезапно появляющуюся точку. И снова кабаньим следом из Моховища ложбиной выкатывается на махах голубея с черным ремнем на плече волчица. А за ней серо-дымчатый прибылой.

— Спокойно!-сами собой прошептали губы.- Бить дублетом.

Звери все ближе. Сходу чуть ли не наткнувшись на убитого волка, старуха на секунду сбросила свой бег. Тотчас под самую лопатку ее смертельно ожгла картечь. Прибылой с перепугу шарахнулся влево, в сторону. Выстрел почти в упор. Волк перекинулся через голову и, захлебываясь кровью, пополз по настилу опавшей листвы.

Не успело еще умолкнуть раскатистое эхо, как Михалыч опять зарядил ружье. Однако облава близилась к концу. Вскоре в редколесье показались фигуры спешивших на выстрелы загонщиков. Сюда же подходили снявшиеся по сигналу с номеров стрелки.

Несколько минут спустя Макуха стоял уже в тесном кругу охотников. С удивлением любуясь трофеями, товарищи радовались успеху облавы, от души поздравляли своего председателя с богатой добычей.

Михаил Михайлович не только заядлый охотник, отменный стрелок, но и замечательный организатор. Отслужив около тридцати лет в Советской Армии, он, несмотря на преклонные годы, целиком отдается теперь делу организации охотничьего хозяйства в районе: охране живой природы, пресечению браконьерства, созданию дружного коллектива охотников, истреблению хищников в окрестных угодьях. Да и мало ли других забот у человека, который любит и знает порученное ему дело. И не случайно общество охотников, возглавляемое М. М. Макухой, считается одним из передовых в области.

За последние полтора года силами этого коллектива уничтожено 29 волков.

(Пока оценок нет)

Отношения волка и человека

Дата публикации: 16.04.2009

Отношения между волком и человеком всегда были напряженными. Дело в том, что волк — сущее наказание для домашней скотины и опасней­ший враг для диких животных. Нападает он и на своих сородичей — собак, поедает мышей и других мелких грызунов, но вместе с тем ест и грибы, раз­личные ягоды, фрукты. Аппетит у него завидный.

В России живет основной подвид волка — евро­пейский лесной волк, населяющий наши края с начала послеледникового периода. В разные времена число волков сильно колебалось.

О волке как злобном хищнике говорится и в народных преданиях, и в архивных документах. Известно, что в 1817 г. в Тормаском приходе жертвами волков стали 17 де­тей. В Карула в 1821 г. бешеный волк искусал 33 человек, из них 20 умерли. Народ называл годы, когда волки плоди­лись особенно успешно, волчьими. Таким был 1822 г. С 1 но­ября этого года по 1 ноября следующего эти хищники истре­били в Лифляндии и на о. Сааремаа 1814 лошадей, 1243 жере­бенка, 1807 голов крупного рогатого скота, 733 теленка, 15182 овцы, 726 ягнят, 2545 коз, 4190 свиней: ущерб соста­вил в деньгах того времени 325220 рублей.

Волчьи облавы устраивали всем приходом. Власти со своей стороны посылали на подмогу казаков. Волков заго­няли в сети и в ямы. За уничтожение волчьих выводков вы­плачивали премии. В результате интенсивной борьбы числен­ность волков ко второй половине прошлого века заметно снизилась. В течение 1836-1841 гг. в Лифляндии, например, их было уничтожено 2913.

Эффективной мерой, способствующей сокращению чис­ленности волков, оказалось премирование охотников за от­стрел. Из архивных материалов Рынгуского прихода извест­но, что все расположенные в приходе имения должны были платить деньги в фонд для премирования охотников в соот­ветствии с размерами принадлежавших им земель. Из ука­занного фонда некий Андо Тамме получил в 1827 г. 26 руб­лей за уничтожение 13 волчат. Известно также, что фонд вос­полнялся и использовался для премирования в течение не­скольких десятилетий. К началу нашего века волков осталось совсем мало, а в некоторых местах они стали даже редкостью.

В годы второй мировой войны волки стали пере­кочевывать к нам из Псковской и Ленинградской областей, и численность их быстро возросла: к нача­лу 50-х гг. было уже 600-800 особей. Их начали ист­реблять. Охотников освобождали от основной рабо­ты (с сохранением заработной платы) сроком на месяц, за каждого добытого волка выплачивали воз­награждения, устраивали большие облавные охоты, применяли даже ядохимикаты. В результате за несколько лет численность этих хищников снизилась до нескольких выводков. На волка стали обращать меньше внимания, Послышались даже голоса в его защиту, дескать, его надо охранять как естественного «санитара и селекционера». Пока шли споры, волчье поголовье опять возросло: в 1975 г. оно насчитывало около 200 особей. Хищники загубили много косуль, кабанят и даже лосей. Для сравнения: в Швеции, в 1995 г. были зарегистрированы лишь 2 волка.

В 1993 г. в Стокгольме на международном кон­грессе охотоведов заседала комиссия по охране вол­ков, в которой участвовали многие известные уче­ные. Нас не коснулся ни так называемый волчий кризис, отмечавшийся в далеких от нас государствах, ни запланированные комиссией меры по охране вол­ков. Мы пришли к пониманию, что, несмотря на то­тальные меры борьбы, мы не сможем полностью ист­ребить волков в наших охотничьих угодьях. К тому же, у наших волков практически нет врагов, кро­ме человека, и нет опасных болезней, кроме бе­шенства.

Волк обладает хорошо развитыми обонянием, слухом, зрением и очень вынослив, поэтому охотить­ся на него нелегко. Наиболее распространена у нас облавная охота. Ее устраивают с флажками и без них. Облава без флажков требует участия большего числа охотников: нужно до 100 человек, чтобы как следует оцепить загон со всех сторон. Охота на волков требует от охотников дисциплины и особого умения. Именно из-за сложности проведения охоты нам не удается истребить всех волков.

“Рвусь из сил и из всех сухожилий,
Но сегодня опять как вчера
Обложили меня, обложили,
Гонят весело на номера”
Владимир Высоцкий “Охота на волков”

Мой школьный друг закончил в начале шестидесятых годов Ленинградский институт Авиаприборостроения, и приступил к работе в одном из КБ соответствующего министерства. Заниматься пришлось проектированием серийных образцов, "чёрных ящиков". Да-да, тех самых аварийных бортовых самописцев, которых поисковые группы разыскивают на просторах нашей страны после авиационных аварий.

Приходилось и ему в те годы участвовать в работе Госкомиссии по расследованию аварийных ситуаций. Как он вспоминал, работа эта не для слабонервных, потому что начиналась она с подробного осмотра места аварии. В его задачу входила расшифровка записей на самописцах. Поскольку он приобрёл определённый опыт в этой работе, то его достаточно часто направляли в командировки в различные авиаотряды с целью обучения и контроля работы групп расшифровки записей. Дело в том, что бортовые самописцы используются также и при проведении различных испытаний самолётов. В этих поездках на Дальний восток и Сибирь он наслушался немало рассказов от бывалых лётчиков. Один из них я и записал с его слов в привычном для меня стиле, но не меняя сути фабулы. Поскольку описаны реальные события, то имена участников либо изменены, либо не указаны. Далее рассказ пойдёт от лица моего друга.

“Как-то раз в конце восьмидесятых производственная судьба забросила меня в один из посёлков в устье Колымы, в нескольких десятках километров от океана. Расположен был посёлок на высоком берегу, с него уступами дорога спускалась к реке, на которой зимой делали посадочную полосу. Зимой лёд выдерживал посадку. Места там суровые, морозы почти всегда за пятьдесят и рыба, которую зимой хранят в сараях, как у нас дрова, при перекладывании звенит как промёрзшие поленья. Для длинношерстных лаек, которые спят на улице, зарывшись в снег, это самый сладостный звук. На запад, в сторону реки Алазеи раскинулись необъятные просторы тундры. Королями фауны здесь, конечно, являются олени, но есть и другие ездовые животные - лошади. Никогда и нигде больше я не видел таких лошадей с длиной шерсти как у яков. Да иначе зимой здесь просто не выжить, тридцать градусов без ветра воспринимается как оттепель, малышня на санках катается.
Посёлок являлся центром цивилизации для оленьих стойбищ, редко разбросанных по тундре. Некоторые из стойбищ были подшефными у местного авиаотряда. Отряд помогал, в основном, заброской материалов для строительства, а также доставкой экстренной медицинской помощи. В одном из стойбищ, которое превратилось в маленький стационарный посёлок, отряд даже построил на свои средства клуб. Клуб проработал полгода, после чего благополучно и закономерно сгорел из-за пристрастия оленеводов к спиртному.

За свою помощь отряд регулярно получал от подшефных оленину а, иногда и лицензию на отстрел волков. Вот из-за этой-то лицензии мой приятель Паша, начальник группы расшифровки бортовых самописцев, был отстранён от полётов и переведён в группу расшифровки. А дело было так! Однажды Паша с напарником получили лицензию на отстрел и решили, что неплохо было бы взять с собой кого - либо из местных охотников. Наудачу, второй пилот встречает в магазине двух знакомых якутов-охотников, которые отоваривались перед отправкой в стойбище. Он делает им выгодное предложение: они соглашаются лететь сначала на охоту, с тем, чтобы потом вертолёт доставит их прямо в стойбище.

Компания грузит весь товар на сани и спешит к вертолёту. Второй пилот докладывает командиру о заключённом контракте. Паша разрешает погрузку, и вот уже вертолёт взмывает в арктическое небо. Местные охотники нужны потому, что они знают места гона волков. И всё бы ничего, да вот только среди товара, закупленного якутами, был ящик водки. Якуты минут двадцать крепятся, но затем не выдерживают и открывают бутылку. Задачей командира становится по заранее заданному охотниками направлению хотя бы долететь до нужного района пока аборигены ещё в состоянии вменяемости.

Похоже, по времени, что уже долетели. Первый Охотник в состоянии полного наркоза, Второй, поддерживаемый подмышки Вторым пилотом, старается что-либо разглядеть через остекление кабины. Мешают верхние веки и без того узких щёлочек вместо глаз, веки безнадёжно слиплись под действием алкоголя. Командир кричит уже раздражённо: "Ну что! Видит он хоть что-нибудь!". Разглядеть волков на фоне осенней тундры непросто. Здесь ведь не обитает тёмно-серый барин тамбовских лесов. Полярные волки светло-серой, а иногда, и белой масти, и на фоне снега с проплешинами пожухшей тундровой растительности, навскидку, их не разглядеть. Возглас командира на мгновение вывел Охотника из оцепенения, он разлепил свои щёлочки и прохрипел: "Волки". Светлые тени стремительно несутся, стелясь по талому снегу, справа от вертолёта. Второй пилот освобождает руки, охотник оседает и распластывается на полу кабины. Второй пилот пристраивается с охотничьей винтовкой к открытой двери. Паша делает маневр, заходит в хвост стаи и начинает гнать её, увеличивая скорость.

Охота на волков с вертолёта незатейлива. Когда волк выбивается из сил, он ложится на спину и огрызается на нависшее над ним ревущее чудовище - охотник стреляет. Второй пилот стреляет как в тире. Волков не подбирают сразу, гонят стаю дальше. Подберут на обратном пути. Второй Охотник, обнаруживший стаю, пришёл в себя, дополз до своего карабина и теперь, пристроившись лёжа рядом с основным стрелком, палит в белое безмолвие, когда ему удаётся оторвать голову от пола. То ли, Второй пилот не был докой по стрельбе по движущимся мишеням с транс¬портного средства, или эмоции захлёстывали, но когда прекратили погоню, то на обратном пути подобрали только двух волков. Их бросили на пол рядом с Первым Охотником, находящимся в состоянии анабиоза, и взяли курс домой. Второй Охотник, несколько протрезвевший, сидя на корточках позади кресел пилотов, затянул протяжную заунывную песнь “про удачную охоту”.

Всё предвещало, как будто бы, удачный исход, но тут вмешался Бог тундры. Один из волков вдруг ожил и бросился на поющего Охотника. По-видимому, запах алкоголя не любят не только собаки, но и волки. Лежавшего рядом Первого Охотника он, похоже, посчитал за труп, а этот раздражал унылой песней. Как выяснилось потом из рассуждений бывалых, такое случается. Волк был легко ранен и находился в состоянии шока. Шок прошёл, и он бросился на врага.

Что тут началось,- дым коромыслом. Второй Охотник, которого волк ус¬пел резануть по бедру, орёт благим матом, причём не столько от боли, сколько от страха. Второй пилот, схватив винтовку как дубину, стрелять ведь в вертолёте нельзя, тыча прикладом, наступает на волка. Волк свирепо рычит, показывая этим, что он решил дорого продать свою жизнь. Наконец, Второй Охотник, придя в себя, присоединяется ко Второму пилоту, и им удаётся прикладами загнать волка в хвост и удерживать его там. В этих, прямо скажем, форс-мажорных обстоятельствах командир при¬нимает решение идти на вынужденную посадку, чтобы избавиться от волка. В этот момент вертолёт оказался над низким берегом Колымы, место ровное, и вертолёт стал снижаться. Здесь опять, уже во второй раз, вмешалось Провидение. Дело в том, что под свежим снегом, стояла середина осени, низкий берег и лёд с высоты представлялись сплошной поверхностью, т.е. граница берега была неразличима. Паша посадил машину на тонкий свежий лёд. Лёд не выдержал, треснул, и железный ковчег с людьми и зверьём с хрустом ломая ледяную корку провалился и повис на длинных лопастях.

Ледяная вода ожгла кожу как горячим утюгом. Паша вынырнул первым, окинул взглядом безрадостную картину происшедшего и понял, что из всей бравой команды он на льду один. Осознав это, он, как и следует командиру, нырнул внутрь своего транспортного средства и выволок на лёд своего незадачливого подчинённого, который умудрился при посадке обо что-то треснуться головой. Затем он нырнул ещё раз, и на льду оказался уже окончательно протрезвевший Второй Охотник. В этот момент машина накренилась и ушла в воду глубже. Паша нырнул в третий раз, но Первого Охотника спасать уже было бесполезно, да и ноги стало сводить судорогой. Так что Первый Охот¬ник утонул, не приходя в сознание, а вместе с ним и Храбрый волк. Паша, теряя последние силы, выбрался на лёд и последнее, что он увидел, впадая в обморочное состояние от переохлаждения - это людей, бежавших к ним по берегу.

За всем этим последовал, естественно, “разбор полётов”, а затем и суд. Суд, учтя неординарность ситуации, положительную характеристику от командования и самоотверженность действий командира, направленных на спасение экипажа, вынес решение об освобождении Паши от пилотирования. После чего он и был назначен руководителем группы расшифровки записей бортовых самописцев. Именно это и свело нас вместе в одном помещении на несколько месяцев, когда я участвовал в испытаниях очередного самолёта. Вот там я и услышал эту поучительную историю. А поучительна она тем, что Провидение иногда не приветствует охоту " на серых хищников, матёрых и щенков", тем более, с вертолёта.”
Санкт - Петербург
Январь 2004 г.

Они были, есть и, надеюсь, будут – в разумном количестве, – в нашей области, являя собою уникальное звено в цепочке дикой природы. Я о волках. Иногда нам становится тесно от их назойливого и небезопасного соседства, и тогда встает необходимость показать, кто в доме хозяин. Нынешней зимой охотники свели счеты с целой бандой серых в Аулиекольском районе, замечены хищники в Наурзумском, Аркалыкском районах. Это противостояние человека с хитрым, умным зверем не кончится никогда...

В охоте на волков романтики столько, сколько ее в окурке сигареты, в остервенении брошенном на пол нервным Осипом. Худой как нож и столь же подвижный Осип всегда умел сделать из банального охотничьего сбора приближающийся конец света.

– Так, а бензин они посчитали? А боеприпасы? А то что я буду корячиться за двести км к черту на кулички в бешеный мороз – это что, тоже по разряду гуманитарной помощи?! Фиг им!

Мы терпеливо ждали, когда давление в котлах ослабнет. Осип, как боевой конь при звуке полковой трубы, начинает без нужды рвать постромки. Похоже, мозги его в этот момент очищаются от всякой ерунды, уступая место плану будущих действий.

Настоящих волчатников немного. Тех, кто умеет выслеживать нору, где по весне прячется шустрый выводок, кто может долгими часами идти по глубокому руслу высохшей степной речки, укрытой густым тальником, читая волчьи следы. Это сродни таланту шахматиста. Или любому другому таланту, который уживается только в одном человеке и, в отличие от вируса, никогда не передается другому. Вот почему так ценился Осип, который, конечно же, считал себя последним могиканином и одновременно эстрадной звездой. Правда, звездил он недолго.

– Сколько нас? Так, пятеро. Ты будешь на стреме, – бесцеремонно ткнул в мою сторону пальцем Осип –… Короче, два джипа, два снегохода. Доезжаем до Дамдов, там машины оставляем и идем на запад вдоль Сарыузеньки. Там пастухи, от них и будем плясать. Все, мужики, поперли!

Сказать, что я втерся в эту зондеркоманду случайно, нельзя. Приземистый Кайрат, тело­сложение которого выдавало в нем борца, Сашка Круглый, поднявшийся на торговле запчастями и фамилия которого избавляла нас от необходимости придумывать ему кличку, и бывший майор, а ныне адвокат Миша Фомкин, категорически деливший человечество на тех, кто умеет из дырки от бублика сделать кулинарный шедевр, и тех, кто ни черта не умеет (этих он вообще не считал за людей), составляли давнишний круг моих знакомых. Мы были чокнуты на охоте, с той лишь разницей, что кто-то на всю голову, а кто-то лишь на часть ее. Я себя относил к последним. Поэтому у меня не было снегохода за 18 тысяч баксов (Круглый), убойных карабинов (Кайрат) и Фомкиного желания быть везде и всюду одновременно.

Осип жил в деревне, и слава о нем как о волчатнике не могла пройти мимо ушей наших ребят. Они сами давно практиковали зимнюю охоту на волков, а с приобретением в свои ряды Осипа она приняла едва ли не планово-стратегический характер. Я же предпочитал осеннюю охоту на дичь. Все остальное охотничье время я проводил в качестве экскурсанта или юного натуралиста. Но говорят же, что и на старуху бывает проруха...

Проруха подкралась неожиданно. И была она почему-то в лице… Впрочем, волчья морда, даже при всей нечеловеческой любви к животным, на лицо не тянула.

Я не люблю снегоходы, потому что в состязании со зверем человек как бы сразу получает внушительные преференции. Хотя если вам звонят из тьмутаракани с тревожным сообщением, что хищники житья не дают, тут не до теории. К полудню мы были уже на месте. Ослепительный снег простирался до горизонта. Мужики спешились и рванули на вездеходах к обозначенному на джипиэсе чабанскому зимовью. Я остался сторожить джипы. В моем распоряжении было часа три, как минимум.

Река Сарыозень узкой глубокой прорезью, сделав пару крутых изгибов, терялась за поворотом. Лед к этому времени уже представлял собой монолит. Мой короткобазный «Ниссан-Террано» смотрелся на нем как на автобане. Неторопливо проехав с полкилометра, я достал свой пятизарядный МЦ-2112 и дальше двинулся пешком. Судя по следам, это был край непуганых лисиц, корсаков, зайцев, косуль. Настырные сороки извещали их о моем появлении назойливой стрекотней. Ощущение покоя и абсолютной беззаботности при легком морозце и полном безветрии освобождало меня от каких-либо обязательств. Как в санатории.

Да не дадут соврать мне многочисленные наши рыбаки-охотники, если скажу, что у речки Сарыузень крутые, а местами и вовсе отвесные берега, заросшие неприступным кустарником. Так вот, с низа ее ледяного русла эти берега смотрелись совсем фантастично. Огромные снежные козырьки нависали надо мной, открывая взору затейливую кустарниковую архитектуру с ее темными запорошенными норами, с теряющимися в ее глубине нехожеными тропами… Все это выглядело загадочно и враждебно. Может, потому, что не предполагало здесь появления человека. Это, знаете, как колодец. Замечали? Чем дольше всматриваешься в его холодную глубину, тем явственнее ощущаешь, как он начинает пристально и тягуче всматриваться в тебя.

Под одним из таких козырьков, нависших над сумрачной снежной пещерой, меня потянуло рассмотреть, что там внутри. Спотыкаясь о мешанину заледенелой растительности, я через десяток шагов оказался в окружении ватной тишины и неподвижного холода. Никаких следов пребывания чего-либо живого. «Сваливай отсюда!» – беззвучно отдалось в голове. Но я уже не мог не то что двинуться – пальцем пошевелить. Острое предчувствие, что сейчас вот-вот должно что-то произойти, сковало дыхание, прекратило биение сердца, оставив только слух. Но слушать было нечего.

Волк появился метрах в десяти от входа в пещеру. Он повернул морду в мою сторону и...

А теперь минуточку. Своей и чужой охотничьей практикой я незыблемо убежден, что нет такого зверя, который бы при виде человека не пустился в бега. Потому что в многовековом соперничестве за выживание первенство всегда оставалось за человеком. Лишь самые крайние обстоятельства – ранение, защита потомства – заставляли зверя идти против собственного инстинкта самосохранения. Но сейчас был другой случай.

Волк неотрывно смотрел в мою сторону, втягивая воздух. И вряд ли он меня видел – у него не было глаз.

На их месте было что-то вроде бугристых шрамов. Следы давнего жестокого ранения были видны на рваных ушах, на вырванной сбоку губе, отчего пасть зверя приобрела вид раз и навсегда застывшего оскала. С таким ранением можно было какое-то время жить, но выжить – вряд ли. Раненого сородича обычно стая добивает. Успел уйти – значит, навсегда отверженный одиночка. Долго не протянешь.

А этот выжил. Он не был истощен, шерсть на нем искрилась инеем. Вероятнее всего, он недавно из молодости вошел в пору зрелой осторожности и мощи, при которой его прошлые раны были обузой, но не поводом, чтобы закончить яростную борьбу за жизнь. Мою, наверное, он сейчас не ставил и в грош.

В пятизарядке была полная обойма зарядов с картечью. Можно было начинать. Быстро сдергиваешь с плеча ствол, мгновенно переводишь рычажок предохранителя вниз – и вволю поливай свинцом серого.

Но я не шевельнул и пальцем. Вместо этого я легонько свистнул. Волк изогнулся тугой пружиной и сделал огромный прыжок в сторону. Мне кажется, он меня понял. Я давал ему шанс, и он им благодарно воспользовался.

В этот момент из-за поворота на бешеной скорости вырулила голубая «Арктика», неся на себе Круглого и Осипа. Где-то поверху речки сколь­зил снегоход с Кайратом и Фомкиным. Они давно вышли на след волка, держали его в поле видимости, но в районе моей пещеры у них получился облом.

– Ты его видел?! – выкрикнул мне Круглый, в неистовстве погони готовый бежать впереди собственного снегохода.

– Санта Клауса, едрена корень! Че не стрелял?!

– А ты убей его первым. Если сможешь.

Я повернулся, сел в машину и медленно покатил к месту сбора. Мне захотелось выпить кофе и никому ничего не рассказывать. Зверь стоял перед моими глазами, а я невольно домысливал хронологию его непростой жизни. Одинокий полуслепой волк и на этот раз выбил себе право свободы, о размерах которой ему знать не дано. Возможно, его застрелят через пару дней. Или через пару месяцев. В любом случае безудержная воля к жизни стоит того, чтобы как можно на дольше оттянуть этот трагический финал.