Главная Диеты

Большой гнездниковский дом 10.

В начале XX века этот дом справедливо называли первым московским небоскребом. Когда-то, до плотной высотной застройки угла Тверской улицы и бульвара, он доминировал над Страстной площадью. Сейчас объем бывшего «тучереза» с трудом можно оценить, глядя вверх из узкого переулка. И все же он до наших дней сохранил имя своего строителя и первого владельца - в Москве его знают как «дом Нирнзее». Свой очередной доходный дом московский архитектор, варшавский мещанин Эрнест Ришард Карлович Нирнзее задумал не совсем обычным: «домом холостяков» или - «дешевых квартир». Он строился в расчете на одиноких служащих, большую часть дня проводящих в своих конторах: небольшие квартиры в первоначальной планировке не имели кухонь; жильцам предлагалось питаться в ресторане здесь же, на 11 этаже здания, то есть уже на крыше - или пользоваться услугами целого штата лакеев, горничных, кухарок - как в гостинице. Именно так все в результате и устроилось. По завершении строительства в 1914 году доходный дом некоторое время принадлежал самому архитектору. Однако началась война с Германией, последовали страшные немецкие погромы. В 1915 году Нирнзее продал постройку Дмитрию Рубинштейну, известному московскому купцу с не самой чистой репутацией. Затем след архитектора теряется - более о нем ничего не известно достоверно. После революции здание было национализировано и переименовано в Четвертый дом Моссовета. Чего только не было в доме Нирнзее за его вековую историю. Знаменитые кабаре «Летучая мышь» и «Кривой Джимми», студия Малого театра, редакции газет «Накануне», «Гудок», «Вечерние известия», журналов «Россия», «Литучеба», «Творчество», «Огонек», «Альманах библиофила», издательство «Советский писатель».

На страницах эмигрантской сменовеховской газеты «Накануне» публиковались многие известные писатели: С. Есенин, В. Катаев, М. Булгаков, К. Федин, А. Неверов, О. Мандельштам, М. Зощенко, Б. Пильняк, А. Яковлев.

Помимо издательских дел Михаил Булгаков бывал в этом доме в гостях у художников Моисеенко, именно у них состоялось знакомство писателя с его будущей третьей женой, Еленой Сергеевной Шиловской. Она вспоминала: «Это было в 29-м году в феврале, на масляную. Мы встретились и были рядом. Это была быстрая, необычайно быстрая, во всяком случае, с моей стороны, любовь на всю жизнь».

Но, пожалуй, наибольшей популярностью в доме во все времена пользовалась знаменитая Крыша. В интервью, данном корреспонденту «Московского листка» в мае 1913 года, сам архитектор говорил: «Поверите ли, я до сих пор не могу налюбоваться видом Москвы отсюда… Да что я… Даже мои каменщики в праздничные дни забираются сюда, наверх, и простаивают в молчаливом созерцании целые часы». На крыше находились кафе и ресторан - с прекрасным видом и, как писали газеты, «горным воздухом», работали картинная галерея и кинотеатр, снимались фильмы, устраивались футбольные матчи и гуляли воспитанники местного детского сада. До сих пор с Тверского бульвара можно разглядеть красивое майоликовое панно на поднятом над крышей аттике. Интересно, что это - точная копия одной из мозаичных картин А. Головина с фасада гостиницы «Метрополь». В наши дни, помимо множества жилых квартир, в доме по-прежнему находится несколько организаций, в том числе - редакция журнала «Вопросы литературы», учебный театр «ГИТИСа», издательский и образовательный центр «Благодарение». Фото автора.

Расскажем об одном очень известном доме в Москве, а заодно скажем какое он имеет отношение к НА.
Дом Нирнзее. Он располагается по адресу Гнездниковский переулок 10. Входом в Гнездниковский переулок служит арка, что напротив Елисеевского магазина. Центр Москвы.

В 1912 году инженер-строитель Э. К. Нирнзее, получив от управы разрешение, приступил к строительству большого доходного дома и уже в мае 1913 году огромное 10-этажное здание было готово к заселению.

Планировка дома была проста — длинные коридоры, по обеим сторонам которых располагались квартиры. Плата — умеренная, для небогатых жильцов. Архитектор продумал удобства и отдых для жильцов — на крыше дома предусмотрел столовую, которая быстро превратилась в кафе «Крыша», скверик для прогулок и смотровую площадку. Дом вскоре приобрел кличку «тучерез». По тем временам самый настоящий небоскреб.

В 1915 году, во время войны с Германией, немец Нирнзее был вынужден продать дом. Новым хозяином здания стал банкир Рубинштейн, который прикрывал свои сомнительные финансовые операции именем Распутина. Есть достоверные сведения от сотрудников московской охранки, что Григорий Распутин посещал сие заведение в марте 1915 года…

После революции 1917 года дом национализировали и передали городу, назвав «Четвертым домом Моссовета», сокращенно «Чедомс». В нем «поселились» огромное число советских учреждений.

Михаил Булгаков в 1920-х годах частенько сюда захаживал, сдавал свои статьи и очерки в берлинскую газету «Накануне», здесь же в гостях у супругов Моисеенко он познакомился со своей будущей женой Еленой Шиловской. В 1922 году он побывал на крыше дома. В рассказе «Сорок сороков» описывает свой визит: На самую высшую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день. Это была высшая точка — верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва лежала, до самых краев видная. Внизу было занятно и страшновато. Нэпманы уже ездили на извозчиках, хамили по всей Москве…

1920-е годы. Вид с крыши дома Нирнзее в сторону Пушкинской площади.

Москва, 1920-е годы. Вид на дом Нирнзее с Пушкинской площади.

Бабка НА — Фаина Ефимовна Буслова, мама НА — Татьяна Анатольевна Васильева и дом Нирнзее

Прервен описание дома и , что в 1925 году бабушка НА вместе со своей 12-летней дочкой Таней, будущей мамой НА, переезжают из Артемьевска (Украина) в Москву. Это было сложное и принципиальное решение — перевезти семью в столицу.

Приехав в Москву, у бабки были следующие приоритеты: найти жилье, устроить ребенка в школу, себе подыскать работу («зацепиться» за Москву) и далее перевезти остальных членов семьи.

Как мог решиться вопрос с жильем для совсем небогатой семьи? Представляешь окраину города, ветхое строение…

Следующий документ свидетельствует, что первый приоритет решен, т.е. семья нашла, где жить, а второй находится в процессе решения.

Заведующей школой № 50 Красно-Преснянского района

Заявление

гражданки Бусловой Фаины Ефимовны,

живущей в Б. Гнездниковском переулке 10, кв. 825

Прошу зачислить дочь мою Татьяну, родившуюся 20 мая 1913 года, в 4 группу, вверенной Вам школы.

При сем прилагаю: 1. Документ о рождении Татьяны,

2. удостоверение школы при Государственном Донецком содовом заводе,

3. заполненную анкету.

Подпись

Оказывается первым жильем бабки и мамы НА в Москве была не окраина, а центр города и не ветхая халупа, а самый большой дом города. Его адрес, как видно из заявления, Большой Гнездниковский переулок дом 10, т.е. бабка с Татьяной поселились в доме Нирнзее, о котором идет речь.

Такие двери квартир были в доме Нирнзее. Эта 903, а у бабки была 825. Одна квартира над другой. Эта на 9-м этаже, бабкина на 8-м.

Москва, 1920-е годы. Крыша дома Нирнзее. С этого места в 1925 году, приехав в столицу, маленькая Таня Буслова, будущая мама Натальи Алексеевны Васильевой, знакомилась с Москвой.

********************

Тот же вид в наши дни.

Продолжим разговор о доме Нирнзее.

В 20-е годы в доме было много учреждений, связанных с кинематографом. В открытом и закрытом залах крутили кино. В 9 вечера начиналось выступление оркестра. Вход на смотровую площадку был платным – стоил 20 копеек. С 5 часов вечера лифты начинали принимать гостей, желающих полюбоваться потрясающей московской панорамой.

С закатом НЭПа былая бесшабашность дома сходит на нет. Открытый всей Москве дом-кабаре, дом-киноцентр, дом-ресторан сильно изменился. И дело было не в фасаде, и не в воздвигнутом на самом верху триангуляционном знаке-вышке. Внешне дом оставался все тем же известным на всю Москву «тучерезом» Нирнзее, изменился же дом внутренне: жильцы дома перестали общаться друг с другом, зазывать гостей и привычно пировать.

В 30-е годы дом переживал атмосферу, царившую в стране. Судьба каждого отдельного человека, семьи, дома в том числе, связана неразрывно с судьбой страны. И когда началась страшная пора репрессий, Дом Моссовета, где жили государственные люди, общественные деятели и деятели искусств, содрогнулся от обрушившихся на его жильцов репрессий. Треть жильцов была репрессирована, а уцелевшие жили в постоянном страхе. Случалось и такое, что человек прописывался в доме, а на следующий день его уже арестовывали. Сутки в небоскребе оборачивались ценою в жизнь.

Из сильных мира того в доме поселился Андрей Януарьевич Вышинский, пламенный государственный обвинитель на всех Московских процессах 1936-38 гг., Генеральный прокурор СССР и лауреат Сталинской премии за работу «Теория судебных доказательств». Андрей Януарьвич, заселившись в дом на 7 этаж, занял две и без того немаленькие квартиры и на первых порах жил, как и все жители дома. Бывало, мог зайти к соседям и к тихому ужасу матери пожурить расшалившегося ребенка обещанием забрать «куда следует». Только после нашумевших на всю страну процессов Вышинский без личной охраны уже никуда дальше порога квартиры не ходил и даже лифт себе завел персональный, рядом с квартирой. Этот лифт существует и поныне.

В 1941 году началась Великая Отечественная Война. Многие жильцы «чедомса”, кто-то совсем юными, ушли на фронт и не вернулись… А те, кто не ушел на войну, изо всех сил помогали стране и Москве: работали в госпиталях, работали на заводах, давали концерты. На крыше, где не играл больше оркестр, не шло кино и не танцевали пары, помещался теперь Вышковый наблюдательный пункт – центр противовоздушной обороны. За смелость и мужество жители дома (конечно, можно сказать, что и сам дом) были награждены переходящим Красным знаменем. А потом – война закончилась. Страшным отголоском 30-х годов пронеслись послевоенные репрессии. А потом – а потом наступила мирная жизнь…

В 1950-е годы дом, который все равно продолжали называть домом Нирнзее, жил абсолютно своей жизнью, отличной от жизни многих других домов центра Москвы. Зажатый между высокой сталинской застройкой 1930-х годов дом совсем не имел своего двора. Однако отсутствие двора с лихвой компенсировала уникальная крыша, плоская и с оградой.

Крыша дома НирнзееСтарожилка дома Н.С. вспоминает: «Как там было хорошо! Мы же так и говорили: мы крышинские…. На верхней крыше был спиралбол, какая-то палка на ней был шар и мы там чем-то все время занимались, потом почему-то там катались на велосипеде, ребятам там было удобней. Недолго на крыше был каток, а снег убирали, была снеготаялка и дворник. А летом на крыше стояли восьмиугольные или шестигольные ящики, в которых цвела сирень или жимолость, еще стояли длинные ящики с цветами… На крыше сушили белье, выбивали ковры, в общем, как в нормальном дворе. Была детская площадка, на которой не было ничего, кроме песочницы, и на которой мы почему-то не играли.

В 1930-х годы на верхней крыше, как на одной из самых высоких точек центра, был поставлен триангуляционный знак, используемый для топографических работ. Знак-вышку разобрали уже в начале 2000-х, когда он уже грозил обрушиться сам, но его можно видеть на множестве старых фотографий и в известном «Служебном романе», где герои Алисы Фрейндлих и Андрея Мягкова выходят на крышу, заваленную различным хламом, и сидят под этим знаком. На заднем плане в фильме видна характерная ограда крыши с прутьями-стрелами и панорама Москвы 1970-х.

Кадры из кинофильма «Служебный роман».

Но вернемся в 1950-е. В эти годы на крыше гуляли, загорали, отдыхали и играли, особенно любили дети, которые, как и положено детям, большую часть времени проводили на свежем воздухе, все на той же крыше над Москвой.

Среди «крышных» игр послевоенного времени была популярна игра со звучным немецким названием «штандер».

Игра с мячом на крыше всегда имели одну особенность: мяч рано или поздно вылетал за ограду и падал с высоты десяти этажей где-то в узких переулках. Поиски мяча порой превращались в целое детское соревнование. Конечно же, строгие лифтерши по таким пустякам лифт не гоняли, и детям приходилось весь путь с самого верха до самого низа преодолевать бегом через две ступеньки. Бегали часто и по старой железной пожарной лестнице, до наших времен она не дожила: сейчас в этом стояке банальный мусоропровод, однако долгое время при входе в помещения мусоропровода оставались таблички «Вход для прислуги».
Еще одной особенностью дома было обилие детских садов, разной степени элитности и закрытости. Самый же элитный детский сад был, что удивительно, частным и занимал квартиру № 926. Держала его семья Климохиных, и именно к ним водили своих детей Солженицын, Гинзбург и Синявский. Семья Климохиных тоже была не простой, поселились они в доме как старые большевики. Вера Алексеевна была членом партии еще с дореволюционных времен, а муж ее учился в учительской семинарии и был одним из организаторов стачки в Иваново. До дома Нирнзее они жили в какой-то страшной коммуне. До войны они очень бедствовали. Обоих Климохиных выгнали из партии. Веру Алексеевну, причем, выгнали под странным предлогом «за мещанство». Дело в том, что до войны у них родилось пятеро детей, и у Веры Алексеевны просто не осталось времени на построение коммунизма и борьбу за счастье трудового народа во всем мире. На хорошую работу с таким резюме устроиться было тяжело и до войны Климохины брались практически за любое дело. К счастью, квартира у них осталась прежняя, угловая и.трехкомнатная. По тем временам на большую семью это было просто прекрасно, был газ и горячая вода раз в неделю, перебоев не было даже во время войны.Сменившие оттепель «застойные» годы привели к полному «застою и в самом доме: громкие аресты были позади, уцелевшие, но постаревшие «старые б.» (большевики) продолжали устраивать партсобрания, жизнь дома окончательно вошла в размеренный интеллигентский лад…

"Дом Нирнзее" вРвЂљвР‚Сњ многоквартирный жилой дом в Большом Гнездниковском переулке. Построен в 1912вРвЂљвР‚Сњ1913 годах по проекту архитектора Э.-Р.К. Нирнзее. Автор венчающего его керамического панно с лебедями вРвЂљвР‚Сњ художник А.Я. Головин. Этот дом - памятник архитектуры и объект культурного наследия регионального значения, охраняемый государством.«Дом маленьких квартир» вРвЂљвР‚Сњ наиболее известная постройка Э. К. Нирнзее. Она доминировала над Пушкинской площадью и Тверским бульваром. Все квартиры были малогабаритные, что компенсировалось высокими потолками. Отделка несла черты и модерна, и рационализма будущих 1920-х годов. Дворы «дома Нирнзее» в каком-то смысле предвосхитили конструктивизм, в то время как фасад относят к неоклассицизму. Большинство окон до наших дней сохранили ажурные цветочные ящики из металла, спроектированные Нирнзее. По мысли зодчего, «сухой» фасад дома должен был оживляться в тёплое время года цветущими растениями. В 1915 г. за 2,1 млн руб. доходный дом выкупил банкир Д.Л. Рубинштейн (в гостях у которого здесь проводил время Распутин).Это один из самых интересных, загадочных и легендарных сооружений предреволюционной Москвы. Наверное, многие слышали об этом удивительном доме, но нас это здание интересует, прежде всего потому, что именно здесь, в этом доме Михаил Афанасьевич Булгаков познакомился со своей будущей третьей женой вРвЂљвР‚Сљ Еленой Сергеевной Шиловской, кто станет его верной, надежной подругой и прообразом Маргариты, из его романа «Мастер и Маргарита».Дом также имеет богатую кинематографическую историю, которая началась ещё в дореволюционные годы. Размещавшееся здесь кинофирма «Товарищество В. Венгеров и В. Гардин» нередко использовала интерьеры дома в качестве декораций к своим фильмам, а на крыше здания соорудила специальный зимний павильон. Один из основателей фирмы режиссёр Владимир Гардин снял в этом павильоне фильм "Мысль" с Григорием Хмарой в главной роли. В том же крышном павильоне были сняты короткометражные фильмы по сценариям Аркадия Аверченко«Без пуговиц» и «Торговый дом по эксплуатации апельсиновых корок», в одной из которых снялся сам сатирик. Нередко сцены фильмов снимались и на лестницах дома.В советское время на крыше дома снимались художественный фильм Саввы Кулиша «Сказки... Сказки... Сказки старого Арбата» (1982), отдельные сцены фильмов Карена Шахназарова «Курьер» и Эльдара Рязанова «Служебный роман» (1977), финальная сцена фильма Станислава Говорухина «Место встречи изменить нельзя» (1979). В 2000 году режиссёр Андрей Райкин снял посвящённый дому многосерийный документальный фильм «Дом Нирнзее».Продаётся квартира в этом уникальном доме на 7 этаже в торце здания. Расположение очень удачное с панорамной точки зрения, у неё всего одни соседи по этажу. Узаконенная перепланировка из 2-х комнатной в студию.Авторский дизайн + качественные материалы для ремонта, уникальная удачная компоновка. Потолки: 4 м. Тихая квартира, благодаря хорошей звукоизоляции и удачному расположению. Собственность более 3-х лет. Прописанных -5. Показ только при гарантии приобретения. При покупке данной квартиры преференции от банков партнеров, ставка от 9,5%, помощь в получении ипотеки., комнаты: 35, территория: огороженная, лифт: пасс.+ груз., прямая продажа, возможна продажа по ипотеке, купля/продажа, год вступления: 2005, количество собственников: 1

Помните,
дом Нирензее стоял,
Над лачугами крышицу взвеивая?
Так вот:
теперь
под гигантами грибочком
эта самая крыша
Нирензеевая.

Маяковский, поэма “Пятый интернационал” (1922)

П рав был Маяковский. После революции изменилось буквально все. Дом Нирнзее, бывший самым высоким в Москве в 1913 г., на момент постройки, ныне уже мало того, что не возвышается над всей Пушкинской площадью и Тверской улицей, ныне его даже не каждый праздный прохожий заметит, а когда-то «тучерез» русского немца архитектора Эрнста-Рихарда Карловича Нирнзее был известен всей Москве. Полностью загороженный в 1930-е высокими сталинскими домами дом сейчас выглядит эдаким старомодным огромным комодом. При всем этом, по своей концепции он был дореволюционным предтечей знаменитых домов-коммун 1920-х, а сам архитектор Нирнзее на добрый десяток лет опередил конструктивистов. Именно поэтому он еще до революции полюбился футуристам, рисователям большого и невероятного будущего, в котором самый высокий дом станет чуть ли не самым низким.

Впечатлял дом и более консервативных писателей, Михаил Булгаков в 1920-х годах частенько сюда захаживал, сдавал свои статьи и очерки в берлинскую газету «Накануне», здесь же в гостях у супругов Моисеенко он познакомился с Еленой Шиловской , женой командующего московским военным округом, которая позже бросит мужа и уйдет из зажиточной жизни к полуопальному писателю, не в подвал, конечно, но и далеко не в шикарные апартаменты. C крыши этого же дома Булгаков обозревал Москву в очерке «Сорок сороков» На самую высшую точку в центре Москвы я поднялся в серый апрельский день. Это была высшая точка - верхняя платформа на плоской крыше дома бывшего Нирензее, а ныне Дома Советов в Гнездниковском переулке. Москва лежала, до самых краев видная, внизу. Не то дым, не то туман стлался над ней, но сквозь дымку глядели бесчисленные кровли, фабричные трубы и маковки сорока сороков [именно столько было церквей в Москве до революции - прим. moscowwalks]. Апрельский ветер дул на платформы крыши, на ней было пусто, как пусто на душе. Но все же это был уже теплый ветер. И казалось, что он задувает снизу, что тепло подымается от чрева Москвы. Оно еще не ворчало, как ворчит грозно и радостно чрево больших, живых городов, но снизу сквозь тонкую завесу тумана подымался все же какой-то звук. Он был неясен, слаб, но всеобъемлющ. От центра до бульварных колец, от бульварных колец далеко до самых краев, до сизой дымки, скрывающей подмосковные пространства.

Дом Нирнзее упоминается у Булгакова и в повести “Дьяволиада”: Он прыгнул и прицепился к дуге трамвая. Дуга пошатала его минут пять и сбросила у девятиэтажного зеленого здания. Вбежав в вестибюль, Коротков просунул голову в четырехугольное отверстие в деревянной загородке и спросил у громадного синего чайника:
- Где бюро претензий, товарищ?
- 8-й этаж, 9-й коридор, квартира 41-я, комната 302, - ответил чайник женским голосом.

По бесчисленным коридорам здания, занятого различными учреждениями бегает тов.Коротков и в конце-концов в безумии бросается с крыши вниз.

В 1920-е годы с закатом НЭПа былая бесшабашность дома медленно, но верно сходит на нет. Открытый всей Москве дом-кабаре, дом-киноцентр, дом-ресторан сильно изменился. И дело было не в фасаде, и не в воздвигнутом на самом верху триангуляционном знаке-вышке. Внешне дом оставался все тем же известным на всю Москву «тучерезом» Нирнзее с не по-советски мещанскими цветочными вазами и античными юношами на фасаде, изменился же дом внутренне: жильцы дома перестали общаться друг с другом, зазывать гостей и привычно пировать. Как полагается, после революции подавляющая часть «бывших» предпочла скорее выселиться из дома самостоятельно, нежели дожидаться принудительного выселения, благо квартиры приглянулись не самому последнему советскому ведомству. Многие из новых жильцов так или иначе относились к органам госбезопасности.

Старожилка дома Н.С. вспоминает: «Сначала здесь жили в основном партийные работники. С Лубянки потом уже заселились, когда кончились аресты, потому что тут арестовывали почти каждый день, это было уже обычно. Приходили ночью и до утра все свои дела заканчивали».

Из сильных мира того в доме поселился Андрей Януарьевич Вышинский , пламенный государственный обвинитель на всех Московских процессах 1936-38 гг., Генеральный прокурор СССР и лауреат Сталинской премии за работу «Теория судебных доказательств». Андрей Януарьвич, заселившись в дом, занял две и без того немаленькие квартиры и на первых порах жил, как и все жители дома. Бывало, мог зайти к соседям и к тихому ужасу матери пожурить расшалившегося ребенка обещанием забрать «куда следует». Только после нашумевших на всю страну процессов Вышинский без личной охраны уже никуда дальше порога квартиры не ходил и даже лифт себе завел персональный, рядом с квартирой. Этот лифт существует и поныне, только вместо старой шикарной кабины в шахте ходит совершенно обыденная и безликая железная коробка, правда очень небольшого размера. А при Вышинском в этом лифте, как и в прочих лифтах дома, работала лифтерша, дети звали ее тетя Саша. Была она в гораздо более привилегированном и несоизмеримо более ответственном положении, нежели другие лифтерши. Мало того, что знала все и обо всех в доме (лифтеры и консьержи дома вообще были очень хорошо осведомлены обо всех жильцах), работала она, как казалось тогда, мало и возила только своего высокопоставленного начальника. «Тетя Саша была очень строгой, и нас, детей, часто гоняла. А еще у всех ручки управления в лифтах были обычными, медными, а у тети Саши как будто золотая», - вспоминала одна из старожилок дома.

До войны в крайних квартирах дома в форме буквы «п» можно было увидеть служебные лифты. Крайние помещения до революции были кухнями, в которых обитали горничные и прислуга. Мелкие лифты использовались для подъема продуктов на верхние этажи. Сейчас шахты лифтов заложены и в этих помещениях были сделаны санузлы.

При всем том, что дом со своими длинными коридорами, небольшими кухнями и чудесной крышей располагал к сближению, жильцы его не спешили тесно общаться друг с другом, сказывалась специфика времени. За многими ночью приезжали и увозили навсегда, друзьям пресловутых «врагов народа» тоже приходилось несладко, вот и старались жильцы дома поменьше дружить со старыми большевиками и сотрудниками НКВД, просто на всякий случай. Другая старожилка дома вспоминала: «Ходить друг к другу в гости было не принято. Жили замкнуто, встречались в клубе. Кружки там были, а многие родители и сами их вели. А наша соседка была лифтершей, тетя Настя, всех знала и знала, кого увозили, но молчала, ей не разрешали ничего говорить. Я только потом узнала, сколько в нашем доме жило знаменитостей».

Старожилка дома Е.С, вспоминает: «Это же был Четвертый дом Моссовета, и в основном жили здесь старые большевики. Были, конечно, всякие-разные и были смешные. Среди них была одна такая товарищ Мария. Ходила в кепке, мужском пиджаке и юбке, курила. Мы, дети, были твердо уверены, что она гермафродит. Вот эта товарищ Мария во время войны кричала, чтобы в клубе не пускали фильмы, потому что немецкие летчики их услышат и будут бомбить наш дом. <…> Жил здесь Вышинский, лифт у него был собственный, а дочь у него пользовалась общим лифтом. Дочь была уже взрослая и с нами не играла, а вот с дочерью Лихачева, семья которого жила на шестом этаже, мы играли. Валя была такой живой девочкой, но училась, видимо, неважно, кончила 7 классов и поступила потом на какое-то вокальное отделение. Где-то потом пела. Жена у Лихачева была очень красивая, всегда сидела в каком-то белом платке, русская такая красавица».

До войны на девятом этаже жил наркоман, никто не знает, кем он был и откуда брал наркотики, но персонажем был странным, дети его боялись, потом он просто пропал. Был в доме и ростовщик, дикенсовский тип, седой мужчина с галантными манерами, весь дом знал, что он дает деньги в рост. После войны в доме жила переводчица, очень импозантная особа, в свое время бывшая любовницей мексиканского художника Ривера. Эпатажная женщина, она даже в 60 лет продолжала часто ходить в модной матроске, юбочке и берете с помпоном.

В 1930-50-е годы в доме проживало очень много детей, воспитывавшихся исключительно бабками и тётками. Среди осиротевших детей был мальчик-индус Гога Мухарджи. В доме проживала семья индусов, приехавших в СССР по каким-то партийным делам. «Им Ленин в первую зиму, когда они мерзли, дал какие-то шубы на собольем меху. Видимо, надоело все время подписывать «расстрелять», подписал «выдать». Гога здесь учился в школе, после ареста родителей, он был в 9 классе, его выселили из дома, в какую-то комнатушку, позже он поступил в Геолого-разведочный, его после забрали в армию, у него был отит, но его все равно послали на пост, и он умер от менингита».

Дети «Чедомоса» 1930-50 годов, в отличие от своих родителей, как раз общались между собой очень активно. Благо места, где можно было поиграть и порезвиться, было предостаточно. Просторные, тянущиеся во всю длину здания коридоры идеально подходили для разных игр, популярны были казаки-разбойники, салки, по коридорам даже катались на велосипедах под громкое возмущение консьержек и уборщиц, занимавших в те годы угловые комнаты каждого этажа и, в отличие от сегодняшних дней, убиравшими на этаже по два раза в день.

Как ни странно, дом, будучи одним из самых заметных с воздуха, практически не пострадал от бомбежек во время войны. Со своей задачей отлично справлялись ПВО, в том числе и батарея, развернутая на удобной плоской крыше дома. Была на последнем этаже и гауптвахта, куда сажали провинившихся солдат и офицеров, и сердобольное женское население дома тайком подкармливало своих провинившихся защитников. Во многом благодаря войне многие жители дома только и познакомились друг с другом, сплачивали часы, проведенные в бомбоубежище, благо чтобы укрыться от бомбежек жильцам не надо было бежать в метро, достаточно было лишь спуститься в обширный театральный подвал дома. С особой теплотой старожилы, а особенности, те, кто был в то время детьми, вспоминают о салютах, которые устраивали в честь освобождения очередного советского города. В день салюта на крышу никого не пускали, а по широким лестницам дома то вверх, то вниз сновали солдаты, носившие заряды, детали пусковых установок и все прочее необходимое для залпов. Только после того как на верхней крыше полностью разворачивалась целая салютная батарея, жителям дома и их гостям позволяли выйти на нижнюю крышу и в назначенное время любоваться заревом салютов, рассекающих светлыми полосами небо. Сначала залпы производились с интервалом в 30 секунд, затем его сократили до 20 секунд. И если первый салют в честь освобождения Орла и Белгорода производился 12 залпами из 124 орудий, то самый знаменитый салют Победы уже был дан 30 залпами из 1000 орудий. Салюты сопровождались и не менее зрелищным действием: вместе с салютными залпами в действе участвовали лучи мощных прожекторов. Заранее перед салютом на разных улицах Москвы в определенном порядке расставлялись грузовики с огромными прожекторами, которые во время войны использовались для «просмотра неба». Каждый прожектор обслуживался двумя солдатами, которым в свою очередь отдавались команды по радиосвязи. По команде «Зенит» лучи всех прожекторов фокусировались в одной точке, а после команды «Воронка» лучи в быстром танце разбегались в разные стороны, расчерчивая небо Москвы желтыми полосами. В салюте Победы участвовало 160 прожекторов. В военный годы световой и шумовой эффект салютов дополнительно усиливали стрельбой из пулеметов трассирующими пулями и фейерверком сигнальных ракет. Что интересно, первые салюты залпы были не такими масштабными по банальной причине: не хватало холостых снарядов для зенитных пушек, боевых, конечно, было предостаточно, но стрелять ими над городом было небезопасно, люди и здания могли пострадать от случайных осколков.

После войны по инициативе самих жильцов в холле парадного входа была открыта мемориальная табличка с именами павших в боях жителей. На табличке указаны, конечно, не все погибшие жильцы. Из одного класса все той же школы №7 (38 человек) осталось в живых всего человек 7 из примерно 20 мальчиков. А многие просто после войны не вернулись в дом, просто некуда было возвращаться: родители были репрессированы, а их квартиры были заняты людьми из органов. Занимали и квартиры эвакуированных. Многие из пустующих квартир во время войны были обворованы. В частности, за мелким квартирным воровством были пойманы двое подростков жильцов дома, осудили, отправили по статье, один из них не вернулся, другой приехал инвалидом. Война несильно изменила сложившийся за 20 довоенных лет уклад дома. Ходить в гости к соседям все также не стало принято, а детей, воспитываемых одними лишь бабушками, тетками и дядьками, только прибавилось.

В первый послевоенный год жители района были свидетелями малоприятных сцен. Через Москву, а в частности через Белорусский вокзал в родные места возвращались сотни тысяч солдат и офицеров, на площади белорусского вокзала каждый поезд встречала огромная толпа родственников и друзей. Все прибывающие с Запада проходили через специальную сцену, а толпа с волнением ждала, что вот среди прибывших, наконец, на сцену выйдет и их родной человек. Встречали музыкой, цветами, объятиями и поцелуями. Была у радостной послевоенной Москвы и неофициальная изнанка: на какое-то время Москву просто наводнили инвалиды, контуженные и те, кому просто некуда было ехать. Бывшие бойцы какое-то время просто «терроризировали» город: сидели на остановках, у входов в магазины, подходили к прохожим и просили, а то и требовали, денег или чего-нибудь еще, аргументом всегда было активное размахивание руками и костылями, попытки порвать на себе гимнастерку и аргумент «да я! за вас! кровь проливал!». Потом, как это часто случалось в те времена, в одну ночь все подобные «элементы», куда-то пропали из Москвы, будто и не было их вовсе. Еще одно испытание такого рода ожидало Москву в пресловутом 1953 году, когда в город устремились освободившиеся по амнистии заключенные, в основном уголовники. Они-то устроили настоящие беспорядки, открыто грабили. На Тверской были случаи, когда при огромной толпе свидетелей группа бывших уголовников заходила в троллейбус и наводила переполох, срывала шапки, выворачивала карманы. Все они исчезли из Москвы также в три дня. Старожилы говорят, что был особый приказ при малейшем сопротивлении применять оружие, и его не раз применяли в эти три дня даже в самом центре Москвы.

В 1950-е годы дом, который все равно продолжали называть домом Нирнзее, жил абсолютно своей жизнью, отличной от жизни многих других домов центра Москвы. Зажатый между высокой сталинской застройкой 1930-х годов дом совсем не имел своего двора. Того самого двора, где бабушки на скамеечках, дети в песочницах и сушащееся белье, наряду с вытряхиваемыми здесь же половиками. Однако отсутствие двора с лихвой компенсировала уникальная крыша, плоская и с оградой.

Старожилка дома Н.С. вспоминает: «Как там было хорошо! Мы же так и говорили: мы крышинские. Двора-то у нас не было, и к нам другие ребята приходили играть. Внутренний двор дома-то был закрыт, это же крыша театра, и делать там было нечего. Да и одно время туда и окурки и бутылки кидали. Крышу же потом закрыли, потому что они ее так отремонтировали «хорошо», что, слава Богу, она вроде не течет. В прошлом году только в одном месте на девятом этаже текла <…> На верхней крыше был спиралбол, какая-то палка на ней был шар и мы там чем-то все время занимались, потом почему-то там катались на велосипеде, ребятам там было удобней. Недолго на крыше был каток, а снег убирали, была снеготаялка и дворник. А летом на крыше стояли восьмиугольные или шестиугольные ящики, в которых цвела сирень или жимолость, еще стояли длинные ящики с цветами, была плетеная мебель, правда это было до войны, и после войны оставалось, поскольку во время войны разрушать особенно было некому. Был еще клуб, в котором показывали кино. <…> На крыше сушили белье, выбивали ковры, в общем, как в нормальном дворе. Была детская площадка, на которой не было ничего, кроме песочницы, и на которой мы почему-то не играли <…> На этой детской площадке учили уроки, все в основном учились в школе № 7, позже №119, с крыши мы перекрикивались с окнами противоположного крыла дома. Обсуждали уроки, контрольные и другие школьные дела. Жильцы, конечно, возмущались, но ничего поделать не могли».

Ресторан и кинотеатр прекратили свое существование еще на излете НЭПа, а надстройку на крыше заняло издательство «Советский писатель» (ныне в этом помещении редакция «Вопросы литературы») и комнаты некоторых жильцов дома, которые ходили домой прямо через редакцию, и даже за неимением удобств на своей жилплощади пользовались редакционным туалетом. Окна надстройки выходили на нижнюю крышу дома, а так называемой верхней крышей была крыша самой надстройки. В 1930-х годы на верхней крыше, как на одной из самых высоких точек центра, был поставлен триангуляционный знак, используемый для топографических работ. Знак-вышку разобрали уже в начале 2000-х, когда он уже грозил обрушиться сам, но его можно видеть на множестве старых фотографий и в известном «Служебном романе», где герои Алисы Фрейндлих и Андрея Мягкова выходят на крышу, заваленную различным хламом, и сидят под этим знаком.

На заднем плане в фильме видна характерная ограда крыши с прутьями-стрелами и панорама Москвы 1970-х. Но вернемся в 1950-е. В эти годы на крыше гуляли, загорали, отдыхали и играли, особенно любили дети, которые, как и положено детям, большую часть времени проводили на свежем воздухе, все на той же крыше над Москвой. Популярна была игра в салки. Дом в плане имеет форму буквы «п», в 1950-х два крыла здания еще были соединены железным дореволюционным переходом. Уже в те годы переход находился в крайне плачевном состоянии, и входы на него были с обеих сторон завалены различным хламом с висящими предостерегающими и запрещающими знаками. Только это не останавливало детей, которые с легкостью перемахивали через это препятствие, играя в салки и наматывая очередной круг по крыше.

Среди «крышных» игр послевоенного времени была популярна игра со звучным немецким названием «штандер» (нем. Ständer - стойка). Дети собирались в круг, ведущий подкидывал мяч и одновременно с этим выкрикивал имя одного из игроков, после чего все кидались врассыпную, если названный ведущим успевал поймать мяч, он подкидывал его вновь и выкрикивал имя следующего ведущего. Само собой, старались выкрикнуть имя того, кто убежал дальше всех и вряд ли успевал поймать мяч. После того как мяч поднимался с земли, подобравший его кричал то самое «штандер» или «штандер-стоп», после чего все обязаны были замереть, и ведущий с места пытался мячом попасть в одного из игроков. Если он попадал, то ведущим становился тот, кого «осалили», если же нет, то сам оставался ведущим. В любом случае, все снова сходились в круг и начинали игру заново. Игра с мячом на крыше всегда имели одну особенность: мяч рано или поздно вылетал за ограду и падал с высоты десяти этажей где-то в узких переулках. Поиски мяча порой превращались в целое детское соревнование. Конечно же, строгие лифтерши по таким пустякам лифт не гоняли, и детям приходилось весь путь с самого верха до самого низа преодолевать бегом через две ступеньки. Бегали часто и по старой железной пожарной лестнице, до наших времен она не дожила: сейчас в этом стояке банальный мусоропровод, однако долгое время при входе в помещения мусоропровода оставались таблички «Вход для прислуги».

Объединял детей и клуб с кружками, находившийся в еще одной небольшой надстройке на крыше. Клуб по вечерам и выходным вел активную работу, часть кружков вели сами родители, много с детьми занималась семья Белозерских. Был фотокружок, музыкальные занятия, кружок танцев, для детей всегда организовывались праздники. До войны елки, конечно, не было, но все же как-то праздновали новый год, первое мая и другие советские праздники.

Еще одной особенностью дома было обилие детских садов, разной степени элитности и закрытости. Первый сад располагался в бывших помещениях газеты «Накануне» на первом этаже, самый обычный районный детский сад с «рабоче-крестьянскими» детьми. Второй сад, более престижный, располагался уже на третьем этаже, в помещении нынешней квартиры № 317. Самый же элитный детский сад был, что удивительно, частным и занимал квартиру № 926. Держала его семья Климохиных, и именно к ним водили своих детей Солженицын, Гинзбург и Синявский. В сад этот одновременно ходило примерно 6-7 детей, у них были свои раскладушки, каждый приносил с собой привычную домашнюю еду. С детьми занимались и гуляли на крыше, много читали и занимались иностранными языками. Обычно этот сад выходил гулять раньше других и чинно спокойно гулял и занимался. А через час гулять на крышу выходили два государственных детских сада… вот тогда и начинался настоящий гвалт и шум. Иногда сады, правда, ходили гулять на Тверской бульвар и, судя по количеству небольших детских групп на Тверском, небольших полудомашних садов в элитном районе было довольно много.
Семья Климохиных тоже была не простой, поселились они в доме как старые большевики. Вера Алексеевна была членом партии еще с дореволюционных времен, а муж ее учился в учительской семинарии и был одним из организаторов стачки в Иваново. До дома Нирнзее они жили в какой-то страшной коммуне. До войны они очень бедствовали. Обоих Климохиных выгнали из партии. Веру Алексеевну, причем, выгнали под странным предлогом «за мещанство». Дело в том, что до войны у них родилось пятеро детей, и у Веры Алексеевны просто не осталось времени на построение коммунизма и борьбу за счастье трудового народа во всем мире. На хорошую работу с таким резюме устроиться было тяжело и до войны Климохины брались практически за любое дело. К счастью, квартира у них осталась прежняя, угловая и.трехкомнатная. По тем временам на большую семью это было просто прекрасно, был газ и горячая вода раз в неделю, перебоев не было даже во время войны.

В клубе на крыше любил собираться «совет ветеранов» дома, во многом состоявший из вышедших в отставку пенсионеров-партийцев. Одна из старожилок вспоминала про свою бабушку, непременную участницу подобных заседаний, убежденную коммунистку, занимавшую в свое время высокие посты в Коминтерне. Бабушка была личностью незаурядной, но в не совсем изобильные 1950-е годы могла подозвать внучку и, вручив денежку, попросить купить икорки черной или, если не будет, хотя бы красной. На резонное недоумение внучки, бабушка каждый раз сетовала, что, мол, странно, у Елисеева всегда все раньше было. Или же, бывало, внучка, пламенная пионерка, упрекала бабушку, что нехорошо та жила в молодости, не по-коммунистически, в частности, еще перед войной прислугу держала у себя дома. На что бабушка безаппеляционно отвечала: «Мы боролись за счастье всего трудового народа, заниматься бытом нам было некогда». Больше у внучки вопросов не возникало.

Сменившие оттепель «застойные» годы привели к полному «застою и в самом доме: громкие аресты были позади, уцелевшие, но постаревшие «старые б.» (большевики) пуще прежнего продолжали устраивать партсобрания, жизнь дома окончательно вошла в размеренный интеллигентский лад, но об этом уже другая история.

Фото дома Нирнзее в период реконструкции Тверской в середине 1930-х